Тогда доктор Аммон, психиатр, обследовавший Александра, предложил следующее объяснение случившемуся.

Он считал, что у Александра избирательная амнезия, состояние, спровоцированное ударом по голове, при котором перегруженное сознание временно «изъяло из употребления» какие-то показавшиеся ему негативными воспоминания.

Утомленный длинной, полной специальных терминов речью специалиста Дортсман не выдержал.

— Прекратите вашу научную болтовню и объясните по-человечески! — рявкнул он, считая, что как местный благодетель может позволить себе иногда не заботиться о соблюдении приличий.

— Это своего рода непроизвольное временное бегство от реальности, — объяснил врач, обращаясь к Габриель и демонстративно игнорируя замечание Дортсмана. — В данном случае, я считаю, катализатором послужило то, что вы удочерили девочку. Мечта иметь ребенка наконец осуществилась, но не через его собственную сексуальную потенцию. Это подтверждается тем фактом, что, когда мистер Холидей пришел в сознание и ему напомнили о ребенке, он спросил вас, родили ли вы его.

Габриель и Дортсман скептически смотрели на врача, никак не комментируя его слова. Однако тот и не нуждался в поощрении со стороны слушателей.

— Родили! — продолжил он с энтузиазмом. — Это просто классический случай из учебника. Его мозг пока заблокирован. Но память вернется, когда подсознание наконец смирится с реальностью.

— Сколько тумана напустили! — возмущенно произнес Дортсман. — Почему вы, психиатры, всегда зацикливаетесь на сексе?

Но Габриель подумала, что это совсем не плохая теория. Только к случаю Александра не подходит. Она снова испытала угрызения совести оттого, что позволила врачам поверить в их мнимый брак. Однако, размышляя над словами доктора Аммона, вскоре пришла к выводу, что его теория в чем-то все же объясняет поведение Александра. Перед аварией Дортсман и Александр разговаривали о Майкле Колфилде, и именно этот разговор мог вызвать к жизни тщательно подавляемые негативные мысли и эмоции последнего. Теперь Александр ничего не помнит ни об одном из своих отцов и потому чувствует себя счастливым, его цинизм и ожесточенность исчезли…

Что касается Александра, он думал только о том, как выбраться из больницы. Он убеждал врачей, что его память вернется, как только он сможет нормально жить с женой и ребенком. Каждый вечер, когда приемные часы заканчивались и он провожал Габриель к лифту, неся Джейн на руках, он целовал обеих и говорил, как сильно хочет уйти с ними.

И каждую ночь Габриель беспокойно металась на огромной кровати в пансионе миссис Рутберг, с ужасом представляя, что случится, когда память к нему вернется. Она не смела открыть правду Александру, поскольку Грегори Дортсман приезжал каждый день навещать его… Однако прошлой ночью Габриель заставила себя признать истину: она использует Дортсмана как предлог, потому что не хочет открыть «мужу» правду и положить конец их «браку».

А вдруг память к Александру не вернется никогда? Она попыталась загасить искру надежды, появившуюся при этом предположении. Так нельзя, упрекнула она себя. Это эгоистично и несправедливо. Александр должен знать правду. Но она была совершенно уверена, что, когда память восстановится, он бросит ее и Джейн и вернется к своей нелепой работе и бесчисленным любовным связям. И ей никак не удавалось подавить разочарование…

Двери лифта распахнулись, и Габриель с Джейн на руках вошла в больничный коридор. Большой пластиковый пакет и сумка с детскими вещами ударяли по ногам при каждом шаге. Подняв глаза, Габриель увидела, что Александр спешит ей навстречу.

На нем была синяя пижама, которую она нашла в его чемодане, и шелковый темно-синий халат — ее подарок. Александр выглядел прекрасно и совершенно не походил на больного. Он помахал ей рукой, расплываясь в улыбке.

У Габриель перехватило дыхание. Когда он так улыбался, у нее замирало сердце, кружилась голова и хотелось то плакать, то смеяться.

— Я вижу, ты с утра ходила по магазинам.

Александр поцеловал ее в щеку. Затем взял ребенка и коснулся губами лба Джейн.

— Здесь есть чудесный детский магазин. Я кое-что купила для Малышки, — сказала Габриель, когда они оказались в палате, и вытащила из пакета изящный чепчик и восхитительное платьице. — Я купила все на два размера больше, так что летом будет в самый раз.

Летом… У Габриель заныло сердце. Будет ли Александр с ними летом? Увидит ли Джейн в этих вещах? Возможно, нет.

Александр расстегнул молнию на стеганом комбинезончике девочки и проворчал:

— Тебе не кажется, что ты слишком тепло одела Булочку? В такой одежде можно пережить снежную бурю. Сейчас апрель, Габриель, не январь. Единственное, что я точно знаю, — это какое сегодня число. Врачи и медсестры упоминают его каждый раз, когда входят в палату, чтобы «сориентировать» меня во времени.

Габриель улыбнулась.

— Я знаю, что сегодня тринадцатое апреля, но утром, когда я вышла из пансиона, было холодновато.

Ей нравилось смотреть, как Александр возится с малышкой. Он прозвал ее Булочкой, потому что, по его словам, она такая же сладкая и мягкая. У него вообще было пристрастие к прозвищам. Габриель вспомнила, как он называл ее своей прекрасной нереидой с того самого момента, как они встретились. Тогда это вызывало у нее раздражение, но теперь ей очень хотелось услышать это прозвище снова.

— Почему ты такая грустная? — Держа ребенка на одной руке, Александр другой обнял Габриель и стал поглаживать ее плечи. — Что случилось?

Надо быть осторожнее, напомнила она себе. Александр все время следит за мной и замечает малейшие изменения в выражении лица, нюансы голоса.

— Я понимаю, как тебе тяжело, любимая. Проводить все дни и вечера в больнице со мной, а потом по ночам вставать к ребенку.

— Я не возражаю, — запротестовала Габриель. — Я прекрасно себя чувствую.

Но это были лишь слова. Она устала, устала неимоверно. Его ласковые прикосновения действовали на нее расслабляющее. И хотя Габриель знала, что должна отодвинуться от него, но не могла заставить себя пошевелиться.

— Ты очень мужественная и сильная, Габриель, — хрипло произнес Александр. — Не знаю, как бы я прожил эту неделю без тебя. Но пришло время передать мне бразды правления, позволить мне заботиться о тебе и ребенке, стать мужем и отцом, а не пациентом.

— О, Александр, — прошептала Габриель.

Если бы он в самом деле был ее мужем! Она испустила судорожный стон и положила голову на его широкую грудь, уносясь, пусть ненадолго, в свои фантазии.

Его рука скользнула вниз по ее спине и легла на талию. На Габриель была легкая шелковая блузка, и тепло ладони проникало сквозь тонкий материал. Острое, жгучее наслаждение пронизало ее.

— Я думаю о тебе постоянно, — признался Александр, легко целуя ее в висок. — Я хочу держать тебя в объятиях… целовать. О, эти бессонные одинокие ночи!..