– Самую малость, – призналась молодая женщина.

Ей хотелось дать зятю какое-то утешение, однако оба они понимали, что это невозможно. Она также хотела бы предостеречь его, однако подобную ситуацию они уже переживали со всеми ее очевидными опасностями: всегда можно сказать или сделать что-нибудь необдуманное, малой ложью прикрыть глупые или подлые проступки, которые предпочтительно укрыть от чужого глаза. A таковые всегда найдутся. И с менее очевидными: желанием быть честным и выложить то, что считаешь истиной, и только когда станет слишком поздно, обнаружить, что тебе была известна лишь половина правды, причем вторая половина полностью меняет сделанные тобой выводы. Слишком легко судить, слишком трудно заставить себя забыть. Человек видит больше, чем ему хочется, когда речь заходит о слабостях и болевых точках других людей.

Шарлотта чуть склонилась вперед и порывисто проговорила:

– Доминик, будь очень осторожен. Не надо…

Она тут же умолкла, улыбаясь себе, а потом заговорила более осторожно:

– Я хотела сказать – не надо торопиться, но это бессмысленно. Потом я хотела сказать – не пытайся самостоятельно найти убийцу и не пытайся никого спасать. Но лучше не буду говорить тебе ничего. Просто делай то, что считаешь правильным.

Кордэ ответил ей улыбкой, впервые расслабившись после новой встречи.

Ланч получился мучительно напряженным. Блюда были великолепны. Перемена сменяла перемену; суп сменила превосходно приготовленная рыба, а за нею последовало мясо с овощами, но никто не воздавал им должное. Рэмси Парментер решил отобедать вместе с семьей и гостьей. Председательствуя за столом, он неловкими словами благословил трапезу. Шарлотта не могла отделаться от ощущения, что он обращается к собранию городских советников, а не к любящему Богу, знающему его самого бесконечно лучше, чем знал сам он себя.

Произнеся «аминь», все приступили к еде.

– А не надо ли нам, помимо лент, облачиться в темные вуали? – спросила Кларисса, не донеся до рта ложку супа. – Конечно же, Доминику не составит труда принести их от галантерейщика, правда?

Она посмотрела на Кордэ.

– Безусловно, – немедленно согласился тот.

– Ради меня можно не беспокоиться, – мрачным тоном проговорила Трифена. – Я не стану выходить туда, где придется надевать шляпку.

– Шляпка потребуется тебе в саду, если пойдет дождь, – указала ей сестра. – A зная весеннюю английскую погоду, в дожде следует сомневаться не меньше, чем в перспективе собственной смерти или уплаты налогов.

– Ты жива и у тебя нет денег, поэтому ты не платишь налогов! – отрезала миссис Уикхэм.

– Именно, – согласилась Кларисса. – Но под дождь я попадаю регулярно.

Она снова посмотрела на Доминика и добавила:

– Вам известно, что именно необходимо в подобной ситуации?

– Нет, – ответил священник. – Но я подумал, что если мне удастся уговорить миссис Питт пойти со мной, она мне все покажет.

– Прошу вас не утруждать себя подобным образом. – Вита посмотрела на Шарлотту с улыбкой. – Мы не собираемся каким-нибудь образом эксплуатировать вас.

Гостья улыбнулась в ответ:

– Мне будет приятно помочь. Кроме того, меня очень радует возможность переговорить с Домиником, услышать о новостях в его жизни…

– До галантерейщика идти недолго, – сухим тоном проговорила Трифена, наклоняясь над своим супом; свет пролился на ее светлые волосы, превращая их в ореол. – Самое большее полчаса.

– Доминик должен заняться приготовлениями к похоронам Юнити, – пояснила ее мать. – В наших обстоятельствах это выглядит более уместно.

На лице ее появилось усталое выражение, однако больше она ничего добавлять не стала.

– К похоронам! – Трифена резким движением подняла голову. – Как я понимаю, вы имеете в виду церковный обряд, помпезный и напыщенный… Все в трауре изображают горе, которого вовсе не чувствуют. Для этого вам нужны черные ленты и вуали. Все вы – ханжи! Если при жизни вы не ценили ее по достоинству, какой смысл рассаживаться скорбными рядами в церкви, словно вороны на заборе, как будто вы скорбите по ней?!

– Довольно, Трифена! – строгим голосом проговорила Вита. – Твои чувства нам уже известны, и нам незачем слышать их еще раз, тем более за столом.

Миссис Уикхэм перевела взгляд с матери на Рэмси, сидевшего во главе стола.

– Неужели ты думаешь, что твой Бог верит тебе? – потребовала она ответа резким и ломким голосом. – Он должен быть глупцом, чтобы поверить твоим позам. Но я им не верю! Как и всякий, кто тебя знает.

Затем она повернулась лицом к Мэлори:

– Ну почему все вы обращаетесь с Богом как с идиотом? На своем корявом языке вы все извиняетесь, извиняетесь перед Ним, как будто Он не понял вас с первого раза. Вы разговариваете с ним как со старой леди, тугой на ухо и наполовину выжившей из ума.

Кларисса прикусила губу, прикрыла рот салфеткой и принялась кашлять, как будто что-то застряло у нее в горле.

– Трифена, либо придержи язык, либо оставь нас! – резко объявила миссис Парментер. Она даже не посмотрела в сторону мужа, очевидно оставив надежду на то, что он вступится за себя или за свою веру.

– Как делаешь и ты сама, – с вызовом произнесла Кларисса, отняв от губ салфетку.

– Я вообще не говорю с Богом! – развернувшись, разъяренная молодая женщина с гневом посмотрела на сестру. – Это смешно. С тем же успехом можно говорить с кэролловской Алисой или Чеширским Котом.

– Тебе в качестве собеседника больше подойдет Мартовский Заяц или Безумный Шляпник, – предположила ее старшая сестра. – Они в достаточной мере безумны, чтобы слушать то, что ты постоянно твердишь о социальных расходах, свободной любви, артистической свободе и всеобщей вседозволенности поступать как хочется, в надежде на то, что кто-то другой подберет осколки.

– Кларисса! – все тем же резким тоном произнесла Вита, напрягшись всем телом и глядя на дочь сердитым взглядом. – Ты не помогаешь мне! И если ты не можешь сказать что-либо соответствующее ситуации, то лучше, прошу тебя, не говори ничего.

– Кларисса никогда не говорит того, что соответствует ситуации, – проговорила Трифена с горькой и полной боли насмешкой.

Шарлотта понимала, что делает эта женщина. По какой-то причине смерть Юнити Беллвуд ранила ее болезненнее, чем она могла перенести, и гнев ее был направлен на всех, кто не разделял ее одиночества и утраты, или на тех, чьего страха она не замечала. Миссис Питт посмотрела на Рэмси Парментера, восседавшего во главе стола и номинально руководящего трапезой, но на деле не производившего никаких действий.

После этого, повернувшись к Вите, она заметила тень старой усталости, легшей на ее черты, и подумала, что этой женщине, наверное, столько раз приходилось принимать решения и отмечать границы пристойного поведения, рассчитывая, что это сделает ее муж. Быть может, в этом угадывалось предельное одиночество… не смерть, не утрата, но одиночество, отсутствие жизненной опоры, когда оказывается, что ты связана со скорлупой прежних мечтаний, из которой ушло содержимое.