Бутси молча, медленно, рассеянно расстегнула две пуговки на влажной блузке. Обмахнулась последний раз газетой и развернула ее.

– Ладно… – как будто сказала она, хотя это был скорее вздох, чем слово. – Я тут прочла кое-что в автобусе. Может, это тебя заинтересует?

Пру и в самом деле заинтересовала статья, на которую указала Бутси. В ней описывались последствия железнодорожной катастрофы у Грантс-Пасс, штат Орегон, – там с рельсов сошел поезд, где ехал цирк. Нескольких обезьян и льва поймали без особых усилий, но все до единого редкие зверьки тануки сбежали в горы и исчезли.

* * *

Фань-нань-наньское ущелье – бездна, занавешенная туманом, головокружительный провал, рваная рана в крыле ветра, пещера, где тигры прячут павлиньи кости и где витают тени древних слонов. Одинокий трос над пропастью – как ниточка слюны, протянувшаяся между бранящимися богами. Две женщины (одна в люльке) покачиваются у самого обрыва – словно муравьи, ползущие по соломинке к горшку с медом.

Лизу Ко в отличие от ее жениха прогулка по проволоке всегда возбуждала. Она же как-никак выросла циркачкой и, хотя сама не была воздушной гимнасткой, давно водила дружбу с теми, кто, как и Карл Валленда,[27]считал: «Жизнь – она на проволоке, все прочее – лишь ожидание». Вниз она не смотрела, даже Валленда бы не смотрел, да и незачем это. Высота, бездна, ревнивые волны земного притяжения, дерзость самого поступка – всем этим был напоен утренний эфир, и в Лизе било ключом ощущение безрассудной свободы, которое неведомо ни чайке, ни соколу, защищенным инстинктом и крыльями.

Посреди пути какая-то пичужка – не чайка и не сокол, – пролетая мимо, выдернула из головы Лизы Ко длинный черный волос. У Лизы хватило ума промолчать, а завизжала она, только добравшись до бамбуковой площадки на той стороне. Гимнастка же, аккуратно закрепив опустевшую люльку, воздержалась даже от упоминания о том, что, как ей показалось, волосок в клюве кукушки превратился в сияющую нить.

* * *

Лан (или то был Кхап?) впустил ее на виллу «Инкогнито» и проводил в кабинет Стаблфилда. Тот сидел голый по пояс, выставив напоказ блистательного тигра, в одних брюках от Армани, потягивал шампанское «Луи Родерер» и читал Бодлера. Увидев Лизу, он сделал вид, что закашлялся, чтобы скрыть, что у него перехватило дыхание, и опустил глаза – чтобы не выдать удивления.

– Бонжур, маэстро, – сказала Лиза Ко. И не было ни майонезной гранаты, ни пикирующего хлеба. – Ваша маленькая ученица вернулась.

– Все как раз наоборот, радость моя. Это я – твой ученик. Тем единственным, чему научил тебя я, мы с тобой заниматься больше не можем, потому что ты – без пяти минут замужняя женщина.

Она расхохоталась.

– Ты неисправим! И притворная скромность тебе не к лицу. Равно как и дурные манеры. Твоя статуя говорит с тобой, Пигмалион, так подойди же и поцелуй ей руку.

Стаблфилд тяжело поднялся.

– Боже мой, что же такое творится? Почему это ты так быстро вернулась? Могу предположить, что пуритане-американцы депортировали тебя зато, что ты пробуждаешь в гражданах похоть. Хорошо еще, эти мужланы не умеют читать твои мысли. – Он наклонился, чтобы поцеловать ей руку, но тут же притянул Лизу к себе. Она почти не сопротивлялась. – Неужели до них дошло, что ты способна совратить с пути истинного весь их американский народ?

– Нет. И хватит мне льстить. Если кто из нас совратитель, так это ты. Мои затасканные мыслишки и последнего тупицу не совратят.

Они еще немного поспорили, кто кого радикальнее и кто на кого повлиял. Если бы читатель имел возможность послушать их беседу, он бы тут же заметил, что спорящая со Стаблфилдом женщина говорит совсем иначе, чем та, которая общалась с Бардо Боппи-Бип. Была ли это та самая мадам Ко? О да! Даже если то было внезапное помутнение разума или преднамеренная хитрость (для обеспечения инкогнито), но наподобие китайской прачки из позапрошлого века Лиза Ко разговаривала исключительно в Америке и только с некоторыми иностранцами. В Лаосе ее ломаный английский чудесным образом исправлялся, речь становилась плавной и практически безукоризненной – так ее научил говорить Стаблфилд, прежде чем научил… науке сладострастия. (По зрелом размышлении хочется заметить, что вряд ли один человек может научить другого постельному искусству. Можно разве что разбудить в партнере или партнерше прежде дремавшую предрасположенность к этой дисциплине. Предрасположенность есть не у всякого. У юной Лизы она, безусловно, имелась. Это было врожденное качество – так копится сок в согревающем манго. К счастью, у нее были и другие дарования, что помешало либидо определить ее жизнь.)

Итак, собеседники вели искусный и изысканный спор, стоя в полушаге от объятия. Ни он не уступал, ни она, и в конце концов Лиза сказала:

– Я ведь совсем ненадолго. Мне нужно возвращаться в цирк. Я уехала самовольно, чтобы предупредить вас с Дики об аресте Дерна. Но, оказывается, вы давно в курсе.

– Не так уж и давно. Я узнал об этом вчера. Наш малыш Голдуайр не на шутку встревожен.

– А ты нет?

Он пожал могучими плечами. И тигр пожал.

– Оно есть оно. Ошибки быть не может.

– Вот гад, а! – воскликнула она, но улыбки сдержать не смогла. – И что ты собираешься делать?

– Может, отправлюсь на курорт в Европу. Куда-нибудь на воды. Сделаю пластическую операцию. Изменю пол. Займусь ремонтом телевизоров. У меня есть фальшивый паспорт и счет в гонконгском банке. В крайнем случае можно распродать по дешевке вот это – на карманные расходы. – Он махнул рукой в сторону ковров, мебели в колониальном стиле, тайских и бирманских деревянных Будд, порнографических нэцке (шунга) и полок с редкими книгами.

– Да, ценностей у тебя немало. Но и торговцам до них не добраться, и тебе их не вывезти. Вывозить все эти редкости поштучно – как их сюда доставляли – не получится.

– Может, и не получится, но только американское правительство шевелится не быстрее страдающей запором черепахи, да и информацию им легче выудить из той же черепахи, чем из таких, как Дерн Фоли. А сами они вряд ли доберутся до La Vallée du Cirque. И я очень сомневаюсь, что кому-нибудь из здешних придет в голову нас выдать.

– Зря ты так уверен. А если объявят розыск? Пообещают вознаграждение? Насколько мне известно, в Фу-Луанге на месте катастрофы уже несколько месяцев работает американская исследовательская экспедиция. А это всего в пятидесяти километрах отсюда.

– Ага, знаю. Слишком уж близко, что мешает комфорту. Впрочем, комфорт – это форма паралича. От него тупеешь. Я не желаю тратить золотые годы жизни в треклятом коконе. Я давно уже собирался отсюда смотаться, хочу дать себе волю, распустить подпруги. – Он взглянул на нее в упор. – Разумеется, я рассчитывал взять с собой тебя. Но это было давно.