Он вешает пальто, вдохновлено приветствуя своего гостя: «Креветка! Я уже здесь, и с не пустыми руками. Буду тебя кормить, дурака такого! И на что ты мне сдался? Извини, что явился уже днем. Впрочем, можешь не отзываться… Сейчас, я расскажу тебе, где я был. Во-первых, древний римский театр не такой уж и древний, как кажется. Завтрак в позолоченных санях… и почти бессмертная Антарктида была прополота мной в два счета, и еще, знаете ли, моя любимая мансарда, полная складного блюза, разыграла этим утром full house. Ты, наверное, спишь?!».

Шуга насторожено прошел в глубину коридора, отворил спальную комнату, но там никого не оказалось, только вмятость человеческих частей на постельном покрывале искажала чистоту.

«Креветка, ты убрал комнату? Молодец…».

Развернувшись, Сахарный постучал по двери свойственным ему нервозным кулаком, снова оглядел коридор, символично заглянув в соседнюю комнату. В комнате пролетела блуждающая пылинка, и он задумался: «Откуда пришла летняя пыль? Я чувствую ее лето». Завернул за угол, осмотрев ванную, вышел в кухню, прежде проверил туалет и еще встроенный японский шкаф. «Ты где?», – спросил, сомневаясь в себе, – «Выйти он явно не мог, если только через окно, так ведь девятый этаж, знаете ли, высоковато». Включив сизый свет в ванной комнате, заметил, что на стаканчике слегка метнулась пластмассовая бабочка, а после наперекор всякой физике, резко отвалившись, соскочила с полки. Шуга поднял ее и положил подле вычищенной сухой раковины. «Дурдом, сейчас я беру мыло и мою руки так тщательно и досконально, словно предостерегаю себя. И думаю, что здесь кто-то был, кто-то еще. Бросаю взгляд в сторону коридора в поисках ответа».

Сахарный всматривается в руки, вода охватывает действие, боясь всем своим духом, он что-то понимает. «Не могу смотреть в зеркало, не могу…». Раздается музыка старой, детской новогодней открытки, что спряталась в комоде коридора еще три года тому назад.

«Кто-то забыл ее у меня из старых друзей. Где она теперь?». Он поднимет лицо, и песня открытки замолкнет, его внимание затянет узенький шкафчик, где расположились их общие с соседями ржавые трубы. Шуга сбрасывает капли, берет полотенце, натирая им каждый палец своей руки, и не хочет продолжать. Через мгновение он резко повесит полотенце на плечо, машинально откроет дверцу шкафчика, спрятанного под ковром черно-белого кафеля. Ему сделается странно и неестественно, он не станет задавать вопросы, когда увидит человеческие ноги, да еще прикрытые трусами, а дальше ясный пупок Креветки. Сплошное дрожащее белое тело. «Или он мертв, или он сошел с ума, в любом случае мне страшно». Шуга хлопнет его по ногам с криком: «Вылезай! А ноги, ноги, теплые…». У Креветки задергается живот, он свернется, вылезая уже почти наполовину. Шуга схватит его в охапку, и, сотрясая с душевной злостью, прижав к холодной стене – возненавидит.

– Отпусти, я не нарочно, отпусти.

– Ты напугал меня!

– Я не хотел…

– Что шепчешь? Говори громче, я не слышу тебя. Что это все значит? Объясни.

– Не смею сказать и слова.

– Боже! – почти прокричал Сахарный, закрывая лицо разогревшейся рукой. – И когда же вы все, наконец, друзья мои, кончитесь? Мне так неудобно от ваших безумий! Только с двумя расправился, полагал, что за сутки хватит с меня, и тут ты со своими расплодившимися за одну ночь тараканами! Нехорошо забывать о тех, кто может быть тебе дорог!

– Да, что ты, в самом деле, не могу говорить, отчего… Да и лучше промолчать… Ты подожди меня, так я оденусь, и мы спокойно выйдем, чтобы прогуляться.

– Ты залил моих соседей? – ожидая самого худшего, Шуга с трепетом сглотнул собравшееся в горле напряжение.

– Не тут-то было…

– Тогда что за тайна? Разыгрываешь кого?

– Если я виноват, то виной тому моя редкая гостеприимность… Я, знаете ли, тут не в обиде был. Заходили к тебе, друг мой, спасибо шкафчику потаенному, услужил… надежно услужил, – еще больше побледнев, Креветка обернулся в страхе, подарив свою нескладную ладонь морозности кафельной плитки.

– Брось, то Петр шалил, с ним бывает… – Шуга замер, не желая говорить лишнего.

– Какой Петр? Да ты, в самом деле, спишь крепко. Повороты ключа и двойная тень на паркете, знаете ли, не праздник, когда понимаешь, что никого кроме тебя самого и не должно быть. Мне едва повезло, а тебе ложь кажется. Да и еще, признаюсь сразу, мне отчетливо было слышно и ручаюсь, что почти видно… В общем, бог весть, что они там, черти незваные, унесли, – с чувством долга пропищал Креветка, словно оборонялся от возможной пропажи.

– И ничего… Мне не жалко, главное, чтобы сахар с солью не смешивали, а остальное вполне переживаемо, – Шуга едва не обернул все в шутку, похлопывая Креветку по спине, успокаивал своей теплой рукой, хотел сделать ему приятное, хотел внести в пережитое им разум и сострадание, всем сердцем понимая поражающую уверенность в себе обстоятельство, что, казалось ему, уже вошло в привычку его обыденного расписания. «С днем рождения», – гласила экспрессивность иероглифов, изображая танец на бледной бумаге под чистым стеклом восточного сувенира. Спутник вышел в небо, проникая в чувствительность уходящего дня, они оба оделись в пальто, уничтожаясь в незаметные точки, чтобы выйти в томление ледяных крыш, дабы отпустить в небо неприязнь пережитой неопределенности и рассказать друг другу о сути незваных гостей.

– Какое странное приключение… – сомневаясь в происходящем, заметил Креветка.

– Человек вообще мало что знает о себе, но, впуская чужого в свой дом, – появляется надежда в прозрении. Одними словами: у гостя глаза острее.

– Гениально, Шуга. Что же я должен о тебе знать?

– Думай сам, а я уже знаю все самое необходимое.

– Я не знаю ничего из того, что… Нет, я совсем не знаю тебя, – с сожалением подчеркнул Креветка.

– Борьба с вымыслом мой удел, хотя пусто все это. Предлагаю хороший бар, я знаю одно уютное моему сердцу место, там частенько играют «Grapefruit moon».

– Честно сказать, мне уж как час назад нужно было в дорогу. Пора бы уже, наконец, начать бороться со своим бессилием. Воспрянуть, заняться делом – не теряя минуты. И не думай, что я отказываюсь от тебя, мне в самом деле нужно идти.

– Если нужно идти, то идти смело, не преклоняясь перед совестью. Ты мне ничего не должен.

– Я знаю, Шуга! И как ты находишь в себе силы справляться с подобным. Боже, если бы я мог, то обязательно порекомендовал тебе надежный оберег.

– Спасибо, – в серьезной тональности подтвердил Сахарный.

– Что, не так, что ли? – изумился Креветка.

– Что ли может быть и не так.

– Это твое прошлое. Да? Прошлое? – Креветка причитал нахлынувшим состраданьем.

– Да. Осталось в наследство от прошлой жизни.

– И, тем не менее, разве тебе в этом во всем не весело, друг? Вот со мной подобных чудес не случается, мой день спокоен и условен. Мое прошлое настолько банально и порядочно, что мне страшно подпускать к своему настоящему. В особенности подпускать чужих мне людей. Приходится быть избирательным и осторожным. Раньше я мечтал стать философом, родить великого скрипача, но прошло время, и мне уже не хочется ни того, ни другого. Я обыкновенный курьер, развозящий из пункта «А» в пункт «Б» женское нижнее белье.