— Сейчас, — сказал он при встрече с Иессеном, — велика опасность появления японцев. Конечно же, их разведка уже пронюхала об аварии, в городе только и болтают об этом…

Под утро ветер задул с небывалой силой, к вечеру шторм достигал уже 10 баллов. «Богатыря» стало валять с борта на борт, все слышали скрежет раздираемого железа.

— Положение критическое, — рассудил Стемман. — Боюсь, что мой «Богатырь» до конца войны выведен из строя…

Луч прожектора, включенного на мостике, то освещал кусок безлюдного берега, то прямым столбом устремлялся в облака. Механики доложили, что, если вода пойдет дальше носовых отсеков, корма осядет ниже корпуса, и тогда крейсер разломит пополам. Иессен решил свозить команду на берег:

— Пусть разведут костры, обсохнут и обогреются…

Матросы покидали корабль уже с риском для жизни. Ночью бортовые размахи крейсера достигли 22 градусов, при этом, когда «Богатырь» раскачивало, каменные клыки еще больше и глубже вонзались в его днище. Стемман подозвал Панафидина:

— Где вы спрятали свою виолончель?

Притворство было теперь бесполезно.

— Не знаю. Ее укрыли где‑то в низах матросы.

— Так скажите им, чтобы забрали виолончель из своих тайников. Вода из носовых отсеков пошла дальше и может залить вашего… как его? «Гварнери», кажется…

К шести утра крейсер последними покинули адмирал с офицерами. Обезлюдевший «Богатырь» громыхал корпусом, ерзая днищем на скалах, потом его чуть развернуло влево. Появилась первая искра надежды. Ветер понемногу стихал. Греясь у потухающих костров, бездомные, как цыгане у разоренного табора, богатырцы рассуждали, что делать дальше:

— Хоть плачь, а надо размонтировать носовую башню, снять орудия, потом спилить мачту… у‑у, делов сколько!

Панафидин переживал катастрофу на свой лад:

— Если мы шли по счислению, — признался он Стемману, — то ошибка была допущена в искажении курса. Это значит, что плохо была выверена магнитная девиация путевых компасов.

— Вы это к чему? — насторожился Стемман.

— К тому, что таблицы девиации на все компасы крейсера последний раз выверял я… Наверное, помните?

Стемман набулькал ему в стакан коньяку:

— Вам, мичман, обязательно хочется остаться в роли благородного подсудимого. Не надо. Прошу вас. Молчите. Никому ни слова. Если даже и сплоховали с девиацией, так тут, помимо вас, уже много скопилось виноватых… К черту все это!

Утром матросы вернулись на крейсер. Облегчая его, сняли многие тонны цепей с якорями, комендоры начали демонтаж носовой артиллерии, опустошили погреба от груза снарядов. Не забывая об угрозе с моря, люди следили за горизонтом. Частые рефракции в атмосфере рисовали мнимую опасность… В этих краях такое бывало: видели в океане города с заводскими трубами или эскадры кораблей, которых не существовало. Как раз в эти дни полиция Владивостока схватила подозрительного «манзу», в лохмотьях которого нашли японский вопросник. В числе многих вопросов к шпиону был и такой: «Крепко ли сидит на камнях „Богатырь“, есть ли у русских надежды на его спасение?» Выходит, японцы об аварии крейсера были извещены…

Но что они могли сделать сейчас? Да ничего не могли. После «черного дня» японского флота, потеряв множество кораблей, Того не мог ослабить себя у Порт‑Артура, чтобы усилить эскадру Камимуры для набега на Владивосток. В другое время самураи, конечно, не упустили бы случая разделаться с «Богатырем», который превратился в беззащитную мишень, лишенную главного фактора обороны — движения. Только потому русские инженеры и моряки спасали крейсер в спокойной, деловой обстановке. Но все же иногда поглядывали на горизонт океана, пронизанный чудовищными призраками рефракции…

8 мая Иессен велел людям передохнуть, побриться:

— Прибывает поезд с адмиралами Скрыдловым и Безобразовым, надо же встретить новых командующих честь честью…

Адмиральский флаг был перенесен им на «Россию».

* * *

Через всю страну — в одном вагоне — ехали два вице‑адмирала, оба бородатые, оба заслуженные: Николай Илларионович Скрыдлов, командующий флотом Тихого океана, и Петр Алексеевич Безобразов, должный командовать 1‑й Тихоокеанской эскадрой (2‑ю эскадру формировал тем временем на Балтике приснопамятный Зиновий Рожественский). Ехали долго…

За Байкалом адмиралы пересели в экспресс КВЖД, но, не доезжая до Харбина, были остановлены известием, что Порт‑Артур уже отрезан, сообщения с ним нет. Наместник квартировал в Мукдене, видеть адмиралов он не пожелал. Явно огорченные оскорбительным невниманием наместника, адмиралы катили по рельсам дальше. Ужиная перед сном, беседовали о Порт‑Артуре, который уже стал капканом для русской эскадры. Скрыдлов всегда считал непростительной ошибкой арендование Порт‑Артура, ему было жаль тех миллионов, что бухнули на устройство города Дальний (называемый моряками «Лишний» или даже «Вредный»).

— Мы имели, и мы имеем, — утверждал Скрыдлов, — одну лишь базу на Дальнем Востоке — это Владивосток, и потому глупо было оставлять его в небрежении для базирования одних крейсеров. В результате… Чего не закусываешь, Петр Алексеич?

— Да все тошно. И настроение… дрянь!

— В результате я, командующий флотом, отрезан от флота тысячами миль, а ты, Петр Алексеич, только во сне и увидишь ту могучую эскадру, которой тебя назначили командовать…

Отчасти критика Порт‑Артура в устах Скрыдлова звучала весомо. Англичане, прежде чем присвоить себе Вэйхайвэй, убедились в непригодности Порт‑Артура для стоянки флота и не стали возражать против занятия его русскими. Гавань там — как западня, выходы из нее мелководны, почему броненосцы эскадры Витгефта могли выползать в открытое море лишь в недолгие моменты наивысшей точки прилива.

— Витгефту, — говорил Скрыдлов, — приходится оперативные планы сочетать с амплитудой колебаний уровня моря. Конечно, англичане не дураки: возьми, боже, что нам негоже. А мы‑то, сиволапые, и обрадовались! Давай таскать туда мешки с барахлом своим. Иные‑то даже дома в Порт‑Артуре построили! Библиотеки да рояли из Питера потащили. Театр завели… с цыганами! Теперь танцы‑шманцы кончились. Одни пузыри остались…

Утром адмиралы проснулись.

— Где мы уже? — спросил Безобразов.

Скрыдлов бывал в этих отпетых краях и, глянув в окно, где мелькали дачи и огороды, крепко зевнул:

— Седанку проехали. Сейчас разъезд — и город…

На вокзале Владивостока адмиралы обозрели громадную рекламу папиросной фабрики «Дарлинг». Джентльмен с красоткой выпускали клубы дыма, а внизу были стихи: «С тех пор как „Дарлинг“ я курю, тебя безумно я люблю. 10 штук — 20 коп.».

— Идиоты, — точно реагировали адмиралы.

На перроне их встречали городские власти, чины комендантского правления, начальник порта адмирал Гаупт, были и дамы, без которых нигде немыслима нормальная жизнь человеческая.