седых волос остаются барышнями, мадемуазель или мисс, а я вполне себе мадам или миссис. — Она засмеялась. — И насчет детей тоже полный порядок. У меня есть ребенок. Один. Девочка. Четырнадцати лет. Но давай на этом закончим разговор. Ты не имеешь права задавать мне такие вопросы.

— Но подарок вам сделать я имею право? — спросила я.

— А я имею право твой подарок не принять? — вопросом на вопрос ответила госпожа Антонеску.

— Нет! — закричала я, переходя на «ты». — Не имеешь! Если ты и есть моя мама, так носи свое кольцо!

Я схватила ее руку, разогнула ее кулак и стала силой натаскивать перстень ей на безымянный палец.

— Ты с ума сошла, Стася? — сказала госпожа Антонеску, все же позволяя мне надеть на нее кольцо.

— Наверное, — сказала я. — Мы тут все сумасшедшие, кроме дедушки, царствие небесное, который мог вытащить револьвер и мозги вышибить из какого-нибудь кувзара, в случае чего. А мы все выродки какие-то, дегенераты. То есть сумасшедшие, вы правильно сказали, госпожа Антонеску.

Мы поднялись с пола, помогая друг другу.

Я видела, что госпожа Антонеску хочет меня обнять, погладить, хоть как-то приголубить после этого ужасного разговора, и мне хотелось того же самого, но мы не прикоснулись друг к другу.

Я оглядела госпожу Антонеску с головы до ног. Кольцо сидело на ее пальце. «Ну вот и хорошо», — подумала я и вышла из комнаты.

За дверью было уже темно. Солнце ушло на другую сторону дома, и круглое окошечко в конце коридора давало совсем мало света. Я побежала по коридору. Я вообще чаще бегала, чем ходила обычным шагом. Побежала по коридору и у самого спуска на первый этаж налетела на папу. Так сильно налетела, что чуть не сбросила его с лестницы. Он ухватился за перила, сделал несколько шагов вниз, едва удерживаясь на ногах, и сказал мне:

— Далли, что с тобой?

— Я прощалась с госпожой Антонеску, — сказала я. — Передала ей твой подарок. Она приняла с благодарностью.

— Какой подарок? — спросил папа.

— Кольцо, — сказала я.

— Какое кольцо?

— Ты что?! — чуть не закричала я. — То самое мамино кольцо, большой изумруд с бриллиантами, которое она при расставании кинула тебе в лицо, в морду, как ты сам изящно выразился, и которое ты мне велел передать госпоже Антонеску, коль скоро я считаю, что она столько лет заменяла мне родную мать.

— Что за бред? — воскликнул папа. — Далли, у тебя жар?

— Это у тебя жар, — сказала я. — Или ты просто лжец.

— Как ты смеешь? — сказал папа и поднялся по лестнице, намереваясь пройти в комнату госпожи Антонеску.

Я вцепилась в его сюртук.

— Смею! — закричала я. — Я очень даже смею! А вот ты не смей туда ходить!

Папа сверкнул глазами (я даже в полутьме это увидела) и рукой отбросил меня так, что я впечаталась спиной в стену. Он посмотрел на меня с гневом и насмешкой, потом хмыкнул и направился к двери госпожи Антонеску, которая была в дальнем конце коридора.

— Стой! — заорала я.

Папа на ходу обернулся.

Я сунула руку под блузку и выдернула из-под пояса, который держал мои чулочки, маленький короткоствольный револьвер марки «Велодог».

Это был специальный револьвер, дамский велосипедный, придуманный для того, чтобы отстреливаться от собак. Я купила его в прошлом году в Штефанбурге и, если думала, что вдруг может наступить решительный случай, брала его с собой и носила под блузкой. Иногда смеялась над собою сама — ну, где этот твой решительный случай?

Папа вздрогнул и остановился.

Я увидела, что он испугался.

— Назад! — сказала я. — Пойдем назад.

Он хмыкнул, пожал плечами, пожевал губами — я это видела, потому что всматривалась в его лицо в полумраке, — потом махнул рукой и пошел вниз по лестнице. Я спрятала свой велодог на место под блузку и пошла за ним следом. Мы прошли через первый этаж, сели в столовой.

Мне вдруг страшно захотелось есть.

— Прикажи принести чего-нибудь закусить, — сказала я.

Папа посмотрел на часы.

— Обед через сорок минут, — сказал он. — Не боишься, что аппетит перебьешь?

— Ерунда.

Папа подошел к буфету, открыл дверцу. Колокольчика в буфете не было, или он не мог его найти. Папа достал большой бокал и бокал поменьше и стал ими звенеть. Он звенел так, наверное, целую минуту. У меня уже уши лопались, я уже хотела ему крикнуть: «Хватит!» Но тут в дверях показался папин камердинер Генрих.

— Чего-нибудь поесть для барышни, — сказал папа.

— Что барышня изволит? — спросил Генрих.

— Только чтобы не готовить, — сказала я. — Кусок хлеба с ветчиной и воды попить. Чтобы быстро. Чтобы прямо сейчас.

Я уселась на стул и принялась ждать, положа руки перед собой.

Я видела, что папа хочет мне что-то сказать. На его лице мелькали самые разные варианты. От «ты хоть понимаешь, что подняла руку на своего отца?» до «как все это забавно, в сущности!». Он так и не решил, что выбрать, но сказать что-то было надо. И поэтому он задал самый естественный вопрос:

— Откуда у тебя эта штучка?

— Купила, — сказала я. — Прошлой зимой.

— Разве детям продают оружие?

— А госпожа Антонеску на что? — засмеялась я.

— Опасный человек твоя госпожа Антонеску, — сказал папа. — Как выяснилось.

— Выяснилось кое-что еще, — сказала я. — Но я пока помолчу. Но не это главное.

— Что же главное? — нервно спросил папа.

— Главное вот что. Если эта штучка, — сказала я и погладила себя по животу, где под блузкой был спрятан револьвер, — если эта штучка вдруг пропадет или исчезнет — то я тебя убью.

— А если ты сама ее потеряешь? — спросил папа довольно-таки растерянно.

— Ах, папочка! — сказала я. — Ты прекрасно понял, что я имею в виду. Если я ее потеряю в парке или на улице или в театре невзначай уроню в трубу клозета, ты просто купишь мне новый револьвер. Точно такой же или еще лучше. Позолоченный. С перламутровыми инкрустациями на рукоятке. А вот если эта штучка у меня внезапно пропадет из того места, где я ее прячу, вот тут-то, — вздохнула я, — тебе и конец!

— Отравишь? Или ночью войдешь ко мне в спальню и воткнешь иголку в сердце?

— Я подумаю, — сказала я. — Но долго размышлять не буду, обещаю.

— Ну и что же мне теперь делать? — спросил папа.

Меж тем слуга принес на подносе большой кусок хлеба с толстым ломтем ветчины и, как я люблю и как они уже привыкли мне подавать, — стакан воды с кружочком лимона.

— Благодарю вас, — сказала я.

Слуга поставил тарелку и стакан передо мной и спросил:

— Позвольте я