В детстве я жила в условиях матриархата, где всё всегда решали женщины – измученные, работающие по ночам, заботящиеся обо всех родственниках, дальних и ближних, кормящие своих и чужих детей – без разницы. Принимавшие внебрачных детей, детей скоропостижно скончавшихся теток, которых видели раз в жизни. Я, можно сказать, случайно была воспитана так же – работать, выращивать, кормить, доставать, принимать, держать дом, сохранять этот пресловутый семейный очаг, в котором не всегда находится место мужчине – главе семьи. Но его дети – законные и рожденные вне брака, тетушки, дядюшки, дедушки, сестры и братья, племянники, сватьи и крестные, замешанные на седьмом киселе, – святое. Они – семья. Значит, их нужно кормить и спасать, оберегать от невзгод и приходить им на помощь. Если кто-то просил приглядеть за ребенком, нельзя, невозможно, немыслимо отказать. Именно так я оказывалась у теть Марин, теть Анжел – мама просила их приглядеть за девочкой, ребенком. Пока наши родители убивались, дети получали возможность выжить и вырасти.

– Да проще сдохнуть, – чаще приговаривала Валька во время ночных перекличек с соседками, рассказывая про мужа, свекровь, детей, хозяйство.

– Проще-то проще, так кто ж даст! – в унисон отвечали Анжела с Катькой.

Смерти они не боялись. Судьба держала их здесь, на этом свете – дети, обязательства, обстоятельства, – сейчас не время, вообще никак нельзя на тот свет.

Болезни обходили их стороной – а какой смысл? Женщины их не замечали. Тянет – пройдет, голова болит – завяжи и лежи, колет – переколет.

Позже, много позже, я узнала, что тетя Анжела умерла от рака. Врачи не могли понять, как она столько времени терпела адскую боль. Как могла не замечать симптомов? Когда замечать-то? Рукав надо дострочить к утру.

Анжела успевала ухаживать не только за свекровью, но и за мной, «упавшей счастьем ей на голову». Именно так она и говорила: «Только тебя мне для полного счастья не хватало», – но мне и казалось, что я счастье, которого так не хватает тете Анжеле. Ведь на самом деле она была доброй, заботливой, смешливой, сумасшедшей, веселой. Я ее любила. Как и бабу Веру, которая знала, что к ней никто не придет на могилу. Она хотела сделать при жизни так, чтобы на том свете об этом не переживать.

– Анжела, а ты конфеты мне принесешь на кладбище? – заходила баба Вера на новый круг. – Мои любимые, шоколадные. И водочки оставишь?

– Да щас, чтобы всякая алкашня водку выхлебала и конфетами закусила? – возмущалась Анжела.

– У всех на могилках будут конфетки лежать и водочка стоять в стакане, а у некоторых даже в графине. Одна я без конфет и водки, – причитала баба Вера.

– Соседи за оградкой поделятся. Отольют из графина-то, – отвечала Анжела.

– Сожги меня. Чтоб я побирушкой на том свете не ходила.

– Баба Вера! Я вас сейчас зарежу! Вот этими руками, только лук дочищу! – кричала Анжела. – Меня не жалеете, внуков своих не жалеете, так хоть Машку пожалейте! Что она своей матери расскажет? Девка, вон, и так с выпученными глазами все время ходит. Вроде я ее не такую выпученную брала. Давайте ее мать приедет, заберет, а потом умирайте, как хотите.

И баба Вера после этого притихла с разговорами про смерть и кремацию. А буквально через пару дней загорелась новой идеей.

– Анжела, а давай ты мне платье пошьешь и пальто, – объявила она.

– Баб Вер, вы совсем умом тронулись. Я и так не сплю, так давайте я все брошу и наряды вам начну наяривать. Мне ж заняться-то больше нечем. Вот, сижу целыми днями прохлаждаюсь. Зачем вам пальто-то? Куда в нем ходить собрались? Туда-сюда? До горшка и обратно? Но шоб в пальте? Или вы замерзли? Так я одеяло дам.

– Куда надо, туда и собралась, – обиделась баба Вера. – Мне недолго осталось, а ты меня обижаешь.

– Да я быстрее вас лягу! Без пальта. Хоть высплюсь наконец.

– Не надо пальто, хоть платье пошей. Мне надо, – требовала баба Вера.

– Баба Вера, вы же уже решили, в чем в гробу хотите лежать! То есть в чем гореть собираетесь. Вон, в шкафу висит наряд. Отутюженный, как вы просили.

– Да при чем здесь мой наряд? Ткани много, перебрать бы. И пошить. Поношу, пока жива еще. Чего зря пропадает? А то я все в старом халате лежу. Некрасиво. И пуговиц у меня много, ты знаешь. Не хочешь мне, так давай девкам пошьем. Или себе что сваргань новенькое. Я ж как умру, ты все выкинешь, в мешок засунешь и снесешь.

– Конечно, выкину, – хмыкала Анжела. – Вот еще тряпки ваши дырявые да молью поеденные хранить! Нечем заняться, сами перебирайте. Вон половую тряпку пора менять. Да на пеленки мало́му, может, чё и сгодится.

– Хорошие у меня ткани, зря ты так. – Баба Вера обиженно поджимала губы.

– Может, сто лет назад и хорошие были. А сейчас наверняка все в пятнах. Если моль все с голодухи не подъела. Вот когда я просила, вы мне их не отдали. А мне нужно было! Даже отрез на свадьбу не подарили. А как я вас просила на постельное белье дать? На занавески! Чё сейчас-то опомнились? Вот и помирайте теперь на своем тряпье. Помрете, даже смотреть не стану, что вы там под кроватью хранили, над чем тряслись. Пуговицы у нее. Да я их в гроб положу, чтобы вместе с вами сгорели. Когда я просила для Ксеньки на платье, вы дали? Нет. А те, жемчужные, над которыми всю жизнь тряслись? Отдайте мне их сейчас, раз такая добренькая.

– Ты продашь, – буркнула баба Вера.

– Конечно, продам. Чтобы хоть спину разогнуть и не горбатиться на вас сутками. Где сыночек ваш с алиментами? Что-то не видно его денежек. Хоть бы копейку, сволочь, дал. Все на баб спускает. А Ксенька, вон, в драных колготках перештопанных, что моя жизнь, ходит.

– Пригодятся еще пуговицы. На черный день.

– Так сколько этих черных дней уже было? Баб Вер, давайте сегодня черный день, а?

– Выжили же, не подохли. Ксеньке отдам пуговицы. На приданое.

– Баба Вера, вы меня сейчас уморите. Какое приданое? Ей жрать нечего! На картохе сидим. Хорошо еще Машкина мать денег оставила. Хоть вспомнили, как мясо выглядит и как бульон мясной пахнет. Баб Вер, дайте хоть одну пуговицу, я вам что хотите пошью. Хоть пальто, хоть трусы шелковые! Я хоть выдохну, жилы на вас рвать перестану. По ночам эту машинку чертову крутить не буду, чтобы лишнюю копейку заработать. Баб Вер, пожалейте меня. Сил совсем нет.

– Не отдам. Мне их моя мать передала. А ей ее бабка. Со своего платья срезала и хранить велела. Этим пуговицам цены нет, – твердо ответила баба Вера.

– Принесли они вам счастья, баб Вер? Те пуговицы? А матери вашей, которая от голода померла во время войны? – Анжела заплакала. Горько и больно. От безысходности.

Баба Вера занялась разбором отрезов самостоятельно. Я была призвана в помощь, поскольку Ксенька приглядывала за младшим братом. Я очень хотела с ней поменяться – мне нравилось нянчиться с малышами. Ксенька тоже была не против, но тетя Анжела нам запретила категорически.