Мы решили бежать в Венгрию. Мы быстро добрались до границы и сразу ее пересекли. Несколько дней мы прожили в Будапеште. Я раздобыл паспорт, в котором было написано, что я хорват, а она моя жена. В тот раз я впервые назвался чужим именем: Сива Кирбис — так я стал теперь прозываться. Элла учила меня венгерскому, и мы поселились в этой стране. Я ходил одетый в шелк и атлас, ничего не делал и жил с Эллой в неге. Долго оставаться в Будапеште было опасно. Ее муж, румын, мог приехать в столицу и отыскать нас. Мы уехали в маленькое местечко Токи, в венгерских Карпатах, сняли прекрасный дом и зажили тихо и спокойно, погрузившись в вино и любовь. Вы спросите, любила ли меня Элла на самом деле? Да, она меня любила. Я ни минуты не сомневался в ее любви и до сих пор не сомневаюсь. А я ее? И я ее любил. Она была доброе, милое существо. Может быть, не из тех возлюбленных, чья смерть оставляет сердечную рану на всю жизнь, но, конечно, она была из тех женщин, которые украшают жизнь и придают ей особый, приятный вкус. Моя тогдашняя любовь к ней была самой лучшей из всех, что я испытал до сегодняшнего дня. Местность там была прелестная: горы от тысячи до двух тысяч метров высотой, дремучие леса, вино и она, свежая, прекрасная Элла, рядом со мной.

Но наша с ней такая хорошая жизнь продлилась недолго. Наш рай закончился, и мы сами были в этом виноваты.

Румынские деньги, золото и ценные бумаги мы обменяли на венгерские кроны — ну конечно, на что нам были нужны румынские деньги? Но тут разразилась коммунистическая революция[24]. Бела Кун стал диктатором Венгрии. Венгерские деньги обесценились. Новое правительство на десятках машин напечатало новые деньги и наводнило страну банкнотами. Деньги попросту валялись на улице. Потом новое правительство перестало печатать свои собственные банкноты, подписанные коммунистическим правительством, но стало ставить штамп на старые венгерские кроны, оставшиеся от свергнутой республики. Мы за одну ночь превратились в бедняков, нищих…

Язон прервал свой рассказ. Его глаза заблестели от далеких, приятных воспоминаний. Он еще раз налил нам по стаканчику. Мы выпили, и он стал рассказывать дальше:

— Однажды я поехал в Будапешт менять бриллиантовую брошку на золото или доллары. Шумные улицы были полны народом. Везде люди с красными значками на лацканах. Свобода. Все говорят громко и смело. Толпа поет. На площадях и улицах — собрания и митинги. Какой-то мужчина стоит на крыше трамвая и произносит речь. Когда он заканчивает, толпа начинает петь. Идя по улице, я вижу, — ах, кого же я вижу? — я вижу венгерского солдата в полном вооружении, с красным знаменем, а на знамени написано по-еврейски: «Компания по записи евреев-добровольцев в Интернациональный красный полк». Еврейские буквы и еврейские лица обрадовали и приободрили меня. Я пригляделся к солдатам и узнал двоих, они были из нашего местечка — сын сапожника Герша и сын шамеса[25]Мойше — Зайнвл и Меер. Я закричал:

— Зайнвл и Меер!

Они посмотрели на меня и узнали.

— Так ты тоже здесь?! — закричали они, подбежали ко мне и рассказали, что их перебросили через австрийскую границу и послали в Венгрию.

— Мы завоюем мир! Рабочие должны править всем миром! — заявили они мне. — Больше нам с тобой говорить некогда!.. Некогда! Приходи вечером в кафе «Ленин» на улице Тефи. Мы будем там выступать!

В тот же день началась война между Румынией и Венгерской Красной Армией. Повсюду шла запись добровольцев, раздавали оружие. Вечером я опять увиделся с двумя молодыми людьми из нашего местечка. Они уговорили меня, и я записался в Красную Армию. Мое решение должно было, конечно, огорчить Эллу, но всенародная радость и энтузиазм сделали из меня верного солдата революции. Я вместе с пятьюдесятью долларами, которые получил за брошку, послал Элле короткое письмо: «До свидания, Элла. Может быть, мы еще увидимся».

Две недели я учился обращаться с оружием, потом благодаря моей силе меня назначили командиром части и послали на борьбу с румынами.

Язон снова налил два стаканчика, закурил папиросу и выпил одним глотком. В кабаке было жарко. Оглядевшись, я увидел, что мальчишка стоит в сторонке и смотрит на Язона как на гостя из другого мира. Увидев, что мы его заметили, он медленно, несмело подошел к нам и сказал Язону:

— Я вас знаю!

— Вот как?.. Ты меня знаешь? — сказал Язон с легкой, доброй улыбкой на раскрасневшемся от спиртного и воспоминаний лице. — Ты меня знаешь? Тогда скажи, кто я?

— Вы Язон, великан.

Язон улыбнулся.

— Я видел, как вы боролись в цирке Вангалли. Вы самый большой великан. Вы положили на лопатки всех остальных великанов… Я хожу в цирк каждое воскресенье, — сказал мальчик и сразу же убежал в глубь кабака. Мы услышали, как издали доносится голос этого малого:

— Знаете, кто к нам пришел?

— Кто, Антек? — спросили несколько пьяных голосов.

— Язон, великан Язон!

— А что он тут делает, наш милый Язон? — донесся до нас хриплый, пьяный голос.

Я узнал его — это был голос извозчика.

— Господин Язон пьет шнапс!

— Надо к нему подойти! — закричал извозчик.

— Да, мы должны его поприветствовать, — подхватили еще несколько голосов.

Послышались шаги вразвалку. Трясущиеся, теряющие равновесие тела толкали столики, уставленные стеклянной посудой, отчего эти столики вздыхали как живые твари, которым причинили боль.

К нам подошли несколько типов — все они перемещались с трудом. Лица у них были красные и потные, глаза — затуманенные и мутные, а волосы мокрые. Куртки и пальто расстегнуты, волосы на груди влажные. Руки — тоже влажные, покрытые испариной, которую алкоголь вытянул из их тел.

Все вместе они выглядели так, будто кучей лежали в болоте и спали, но тепло их тел согрело болотную жижу; тут они все разом пробудились от сна и пришли в кабак. Среди них были две женщины — тоже пьяные. Одна блондинка с серыми глазами, тонкими, как у мышки, губами и редкими волосами неопределенного цвета — не то чтобы светлыми, но и не темными. Блузка на ней была порвана, и на голом, бледном теле, покрытом жаркой испариной, были видны следы укусов, нанесенных крепкими мужскими зубами.

— Мы приветствуем нашего великана Язона! — поклонился извозчик, выступив вперед из плотного ряда людей.

Язон встал и отвесил им общий поклон.

Музыканты перестали играть, встали на цыпочки, пытаясь через головы столпившихся за извозчиком людей разглядеть Язона.