Ольга гневно махнула рукой, потянулась за новой сигаретой. Прикурив, хмыкнула вдруг, подмигнула заговорщицки:

– Представляешь, до чего дело дошло: помнишь, я этой весной одна в Испанию ездила? И вот, я там себе мальчика на пять дней купила. Эт-то, я тебе скажу, что-то с чем-то… Так классно оторвалась, словами не описать! До сих пор воспоминаниями живу!

– Погоди, Оль… Что-то я не поняла… В каком смысле – купила?

– Ну да, где тебе – я ж говорю, сытый голодного не разумеет. Сытый только и может, что в рефлексии впадать – ах, ох, мне муж десять лет изменяет… А то, что он исправно десять лет супружеский долг исполняет, это у нас как бы и не считается! Зажралась ты, вот что я тебе скажу!

Ольга вдруг резко поднялась с дивана, нервно прошлась по гостиной. Ирина глядела на подругу во все глаза, пытаясь как-то принять диковинную информацию. Ничего себе – мальчика купила… Какая странная и незнакомая жизнь – чужая совсем, другим боком повернувшаяся. Скорее, неприятным. Даже глаза захотелось закрыть и втянуть голову в плечи, чтоб не видеть, не слышать… И вздрогнула от уже довольно спокойного голоса:

– Подойди-ка сюда, Ир…

Ольга стояла у окна, глядела в него задумчиво. Обернулась, повторила тихо:

– Подойди, подойди…

Девушка выбралась из кресла, подошла, встала рядом:

– Ну?

– Не нукай, не запрягла. Вон, посмотри лучше: видишь, две сосны рядом стоят? Одна толстая, основательная, под ветром не шевельнется даже. А вторая – худая, как хлыст, и туда-сюда мечется, вся изволновалась под ветром. Видишь?

– Вижу. И что?

– А то. Ветерок-то сейчас так себе поддувает, неосновательный. А вот когда настоящая буря придет, эта, гибкая да худая, что, по-твоему, сделает? Она совсем к земле пригнется, может, и поцелуется с нею, хотя и не пристало ей по природе, правда? Ей бы гордо кроной в небеса смотреть, но поцелует землю – жива останется. А ту, которая под ветром не гнется, буря обязательно пополам сломит, один пенек останется. Поняла мою мысль, бескомпромиссная ты наша?

– Поняла…

– И ты такая же, как эта гибкая сосна, только притворяешься гордым стволом. Нет, ты не подумай, я в хорошем смысле говорю. Хочешь прикрываться благородным переживанием – прикрывайся на здоровье.

– Я ничем не прикрываюсь, Оль. Просто так живу, и впрямь без компромиссов. Наверное, потому, что люблю…

– А любовь – тоже прикрытие. Вполне достойное, как соболиная шуба в мороз. Я-то это понимаю, а вот ты себе отчета не отдаешь. Что ж, и бог в помощь. Ладно. Кофе-то дашь иль одними разговорами пробавляться будем?

– Да, конечно. Я же сварила, но он остыл уже! – засуетилась Ирина, неловко всплеснув руками и в то же время облегченно вздохнув. – Пойдем на кухню, я новый приготовлю.

Пока она варила кофе, Ольга молча сидела за барной стойкой. Подумалось вдруг – сожалеет, наверное, о своих откровениях. Надо бы ей что-нибудь сказать успокаивающее, вроде того – ничего, бывает. Но не успела – подруга вдруг произнесла тихо, без прежнего яростного надрыва:

– Так что смирись. Мой тебе совет – никаких разговоров с Игорем не заводи, помалкивай в тряпочку. Пусть все будет как есть. И я никому не скажу, что ты – знаешь. Тебе легче будет.

– Какое сложное вранье, – усмехнувшись, поставила она перед подругой чашку с кофе. – Я знаю, что все знают, что я не знаю…

– Да, вранье. Но по внешним признакам – то же самое твое спасительное неведение. Не беспокой беспокойство, пока оно само этого не сделает. Как говорится, живи и радуйся.

– Ну да, так жить можно, конечно. А вот радоваться…

– Тогда просто – живи. И вообще устала я от тебя: будто вагон с углем разгрузила, честное слово. Столько энергии на тебя потратила, выдохлась вся. А ты хоть бы спасибо сказала, неблагодарная!

– Спасибо, Оль.

– Ну, то-то же… Ладно, поехала я. У меня сегодня еще куча дел. Мы ж ремонт в городской квартире затеяли! С утра с Самсоновым успели переругаться. Представляешь, ему непременно надо черную плитку в ванную! Ты представляешь себе это, а? Зайдешь, и повеситься хочется!

– Да. Действительно странно.

– А то! Но ты же знаешь его – упертый, как пень… Ему не столько черная плитка нужна, сколько на своем настоять надо, чтобы меня разозлить. По-моему, он страшный кайф испытывает, когда я злюсь.

– Да ну, не сочиняй.

– Нет, правда, так и есть! У нас не жизнь, а сплошные военные действия, только не рукопашные, а изысканно-изощренные. Соки тянем друг из друга, кровушку пьем – тоже своего рода любовь, если хочешь.

– Любовь?!

– Да, не распахивай на меня свои наивные глазки! А что еще остается? Куда лишнюю энергию вкладывать?

– По-моему, лучше уж разбежаться, чем так жить!

– Не можем мы разбежаться. Говорю же – любовь у нас. Только с другой окраской. Мы этим отсутствие детей компенсируем.

– Но не лучше ли что-то с детьми придумать?

– Хм… Придумать – это ты хорошо сказала. Только от одних дум дети не рождаются. Ладно, хватит, не будем об этом…

– Погоди, давно хотела у тебя спросить…

– А я сказала – не будем!

– Хорошо, не будем. Но все-таки… Если бы ты, к примеру, узнала, как я… То есть что у Самсонова ребенок на стороне есть, как бы поступила?

– О! Да никак! Как тут можно поступить? Ребенок, он и есть ребенок, живая человеческая единица, и его право на жизнь моими поступками никак не определено!

– Нет, я не о том…

– А я о том! Ты хотела спросить – не обидно ли мне было? Нет, не обидно.

– Врешь.

– Дура ты, Ира. Зависла в своем квадратике счастья, дальше своего носа не видишь. Эгоистка, что еще про тебя скажешь…

– И все равно не верю тебе! Это любой женщине обидно!

– Любой – да. Мне – нет. Я бы за Самсонова только рада была. А впрочем… Что я тебе доказываю? Думай, как хочешь. Каждый от своей трагедии пляшет. И еще неизвестно, у кого настоящая трагедия, а у кого – так, эгоистические сопли… Нет, все-таки разозлила ты меня! Говорила же – не надо!

– Извини, я не хотела.

Ольга с шумом отодвинула от себя чашку с кофе, сползла с высокого стула, сунулась к зеркалу:

– Черт, все губы размазались! Где моя сумка, не помнишь?

– На кресле в гостиной.

– Ладно, в машине подкрашусь. Пошла я, не провожай меня. И без того уже везде опоздала.

Из кухонного окна было видно, как она размашисто вышагивает по дорожке, похожая на большую черную птицу. И полы плаща развеваются на ветру, как крылья. Вот обернулась, махнула рукой. Уехала…

И навалилась тишина, странно неуютная, обступила со всех сторон. Ирина поежилась, огляделась, словно убеждая себя – ты дома! Та же самая домашняя обстановка, ничего не изменилось. Как сказала Ольга – собственный квадратик счастья. Уютная кухня в теплых тонах, запах кофе, в гостиной – камин с малахитовой полкой, с милыми сердцу безделушками, огромный стеллаж с книгами, на террасе – кресло-качалка с пледом. Шорохи ветра в окно, скрип лестничных ступеней, когда медленно поднимаешься на второй этаж… Звуки, вещи, привычные ощущения. Любовь к мужу, к детям, к дому – все слилось воедино с годами, в основательную незыблемость.