– Не далековато ли? Считай, километр…

– В самый раз. У нашего монумента радиус действия – три километра. Даже с запасом.

– Радиус действия?

– А ты что думал? – лицо Бижана сделалось хищным, в глубине глаз мелькнули неприятные искорки. – Сам ведь сказал: взгляд оторвать не мог. Вот и Нейрам не сможет. По крайней мере, полковник Сагзи на это очень надеется. Он всегда подстраховывается, наш полковник. Невропаст? – хорошо. А невропаст плюс генератор нейротранквилизирующего излучения – еще лучше.

Прежде, чем покинуть челнок, всех дважды прогнали через детекторную рамку. И груз – тоже. Детекторы зафиксировали на одежде и контейнерах несметное множество нано-«жучков», втихаря напыленных ушлой михрянской таможней и погранцами. Рамка без жалости выжгла крошечных «стукачей». При повторной проверке аппаратура показала: чисто.

Бижан мог говорить, не опасаясь прослушивания.

– Нейротранквилизатор?

– Именно. Памятник сделан из модифицированного пьезо-кварца с измененной кристаллической решеткой. Новейшая оборонная разработка. В постаменте – энергоблок на «вехденской искре». Якобы для подсветки изнутри. Нет, подсветка тоже имеет место… Но главное – кристаллическая решетка начинает резонировать на частоте одного из биоритмов мозга. Это дает специфический эффект. Обычному человеку хочется любоваться памятником вечно.

– А антису?

– А у антиса гасится желание уйти в волну. По крайней мере, частично. Технология экспериментальная, полной гарантии никто не даст.

Борец идет на захват. Держит. Не отпускает.

Нейротранквилизирующее излучение успокаивает антиса. Шепчет: «Все хорошо.» Бормочет: «Не надо переходить в большое тело.» Выходит, странные ассоциации возникли не зря. Или это была «подсказка» угнездившейся в Тарталье флуктуации?

«Ловко придумано, – оценил маэстро Карл. – Транквилизатор – не яд, не угроза. Антис не обратит внимания на слабое воздействие. Защитные системы не среагируют. А невропаст, по их замыслу, должен, воспользовавшись моментом, завершить процесс. Одно слабое воздействие плюс второе слабое воздействие… Ласковые орды слабости против безумной мощи.»

– Зачем вы траванули меня в порту? – спросил Лючано. – Что, нельзя было по-человечески сказать? Куда б я от вас делся? В конце концов, сымитировали бы полицейское задержание. Или взяли бы меня прямо с бота – тепленького, без лишнего шума…

– Они растерялись.

Презрительно скривив губы, трубач дал понять, что не имеет отношения к захвату кукольника.

– Поначалу не знали, что с тобой делать. Решили взять под наблюдение. Проследить контакты. Потом свалился приказ: «Брать». А «вонючка» – чтоб ты шума не поднял. Им, – вехден опять сделал акцент на этом слове, – огласка не нужна. Ладно, давай спускаться. Сейчас сюда памятник поднимать станут.

Идти вниз оказалось легче. Трава скользила под ребристыми подошвами. Навстречу, включив антиграв-подвески, вручную буксировали памятник: статую – отдельно, постамент – отдельно. Трубач присоединился к остальным, а Лючано просто зашагал рядом, не решаясь предложить помощь. Вдруг это против традиции? Понадобится – сами попросят.

Ну, и стоило покидать вершину, чтоб снова туда возвращаться?

Процессия двигалась с торжественной медлительностью. Вехдены молчали. Ветер, свистя от натуги, раз за разом пытался сорвать драпировку, но терпел поражение. Блестящая ткань трепетала, шла упругими волнами. Лучи заходящего Йездана превращали ее в серебряный погребальный костер.

«Почему Бижан разоткровенничался со мной? Уверен, что я уже никому не выдам тайну? Вербует? Предостерегает? Как я его – на корабле, запев сигнальный блюз? Неужели трубач ищет союзника в моем лице?..»

Люди взошли на холм в полной тишине. Лишь ткань хлопала на ветру, бросая на лица отсветы Йездана. Постамент опустился, за две минуты до половины уйдя в грунт – словно простоял здесь многие годы. Распеленав ноги статуи, ее бережно установили сверху. Треск, резкий запах озона – и ступни каменного борца слились с опорой в единый монолит.

Что это за чудо строительных технологий, Лючано не знал. А рассмотреть подробнее ему не дали: вехдены вновь задрапировали памятник до самых пят.

Братья Хушенги обошли скульптуру по кругу, навстречу друг другу, расставляя на земле толстые свечи в плошках из латуни. Когда они закончили, Фаруд, не произнося ни слова, мягко взял Тарталью за плечи и отвел в сторонку, за пределы образованного свечами круга. Мол, не гоним: стой тут и держи язык за зубами.

Лючано не возражал.

Он чувствовал себя неловко, наблюдая за чужим ритуалом. Но он тоже хотел отдать дань уважения пахлаван-пиру, знакомому лишь по «волшебному ящику», оставшись на церемонии до конца.

Все вехдены были облачены в национальные одежды. Лица частично скрывали белые повязки, обязательные при работе с внутренним огнем. Для чего бы на самом деле ни прилетели на Михр «борцы», традиции они блюли неукоснительно. Задание – заданием, а почести знаменитому сородичу – дело святое.

Каждый встал у отведенной ему свечи. Фаруд выждал и едва заметно кивнул. Повинуясь безмолвному сигналу, вехдены коснулись фитилей. Свечи вспыхнули, ровно и ярко. Люди выпрямились и застыли, будто сами обратились в статуи. Прошла минута, другая, третья…

Сколько они собираются так стоять?

Чтобы скоротать время, Лючано пытался думать о чем-нибудь отвлеченном. Но мысли, как назло, улетучивались, не успев родиться. Смутные образы текли, не задерживаясь, перед внутренним взором. Упав к черте горизонта, темно-багровый Йездан слепил глаза. Ноги налились свинцом. Он не выдержал и принялся, ужасно стыдясь, топтаться на месте. Вехдены напоминали изваяния. Даже памятник с тканью, трепещущей на нем, казался более живым.

Свечи оплывали, сгорая; воск тек в плошки.

Нестерпимо засвербело в носу. Захотелось чихнуть, но в тишине, царившей на вершине холма, чих был равносилен святотатству. Тарталья не удивился бы, если после подобного кощунства ему свернули бы шею. Очень медленно он поднес руку к лицу, зажал нос… Вместо оглушительного «А-ап-чхи!» удалось издать еле слышный звук: «Уп-с!». Кажется, никто не заметил.

Свечи догорели в тот миг, когда диск Йездана скрылся за горизонтом наполовину. Вехдены зашевелились, собрали плошки с растопленным воском и завернули их в чистую белую ткань. Из-под одежд явились на свет одинаковые шкатулки и лопаточки из красного дерева. Плошки, похожие на младенцев в пеленках, исчезли в шкатулках; шкатулки были аккуратно зарыты там, где горели свечи.

Братья Хушенги, Фаруд и гитарист Заль шагнули к памятнику. Покров взлетел вверх парусом, сотканным из рыбьей чешуи. И Лючано увидел! Наверное, дело было в другом ракурсе. Горящая изнутри фигура борца подалась вперед, протянув согнутые в локтях мощные руки. Мансур-ата спешил на помощь упавшему! Другу? Сопернику? Ученику? «Вставай, пахлаван! – ясно читалось во взгляде старого борца. – Я знаю, ты можешь! Ну же? Вот моя рука, поднимайся!»