— Помогу, коли мне поможешь.

— Говори: в чём твоя нужда?

— Подвези меня на своём коне до монастыря Святой Троицы. Он недалеко, в полумиле отсюда. Я туда и шла. Там тебя и меня приветят, заслонят от плохих людей, пищу дадут и кров. А затем наставят на верный путь.

— Превосходно! В дорогу!

Да, Христина оказалась права: милосердные инокини приютили обеих, и аланка смогла провести в полной безопасности двое суток. А затем, облачившись в монашескую одежду, сев на ослика, выменянного сю у матери-игуменьи на коня стратига, разведённая государыня потрусила к Константинополю. «Иоанн сегодня отбывает из города, — думала она, — и ему, должно быть, уже не до своенравной невольницы... День уйдёт у меня на дорогу, а к рассвету, Бог даст, появлюсь на Золотом Роге. Только бы успеть на корабль! Только бы намерения моего купца были прежними и его ладья не ушла в открытое морс раньше времени!» Слабую надежду ей внушали слова, сказанные незрячей провидицей в краткие минуты прощания: «Не страшись, Атех... Чувствую, что Силы Небесные покровительствуют тебе. Впереди ещё много трудностей, но в конце концов ты достигнешь цели. И обидчики твои будут посрамлены». Дочка Негулая обняла Христину и по-православному троекратно облобызала. А потом кивнула: «Пусть Господь и тебя утешит, светлая душа!»

К вечеру беглянка добралась до византийской столицы. Заплатила при входе в ворота шесть положенных ассов и благополучно попала внутрь города. На ночлег направилась в женский монастырь Великомученицы Татианы, что стоял по правую руку от Софийского храма. Но попасть туда не успела: проезжая по центральной улице — Месе — вдруг услышала за своей спиной:

— Что я вижу? Ирина? Ты ли это?

Обернулась и увидела Кратероса, восседавшего в золочёном возке, впереди которого были впряжены два караковых жеребца. Отпираться Ирина не посмела и ответила скромно:

— Несомненно, я, милостивый сударь.

— Почему в монашеском одеянии? Ты постриглась? Разве Иоанн даровал тебе вольную?

Та сидела на ослике, чуть склонив голову, и молчала, словно оцепенев.

— Может, ты в бегах? А тогда я кликну людей эпарха, и тебя возьмут под белые рученьки, отведут в тюрьму. А затем возвратят хозяину.

Лже-монашка посмотрела на него слёзно:

— Смилуйтесь, не трубите. В намять о годах, что я провела у вас в доме. В намять о науках, что мне посчастливилось передать вашим детям. Отпустите с миром!

Он расхохотался:

— Отпущу, пожалуй. Завтра утром. После ночи нашей любви.

Женщина мотнула головой отрицательно, иронично напомнила:

— Укрывательство беглого раба, причинение ущерба частной собственности другого — да за это Иоанн взыщет с вас немалую сумму!

У трактирщика вырвался смешок восхищения:

— Да, с тобой трудно спорить, хитроумная ты бабёнка! Но и я не промах: твой стратиг отбыл в Малую Азию, это всем известно. А пока узнает о моей шалости — очень много воды утечёт в Босфоре! Я ему не скажу, ты, должно быть, тоже — улизнув на волю... Так что подчиняйся. Выбор у тебя невелик: или мой альков и свобода, или каталажка эпарха и постыдное рабство. Разве нет?

Словом, гувернантке оставалось одно: только подчиниться.

Ночь прошла в каком-то угаре. Много выпив на голодный желудок, бывшая супруга Иосифа захмелела прилично и воспринимала действительность в розовом тумане, с некоторой долей брезгливого безразличия. Терпеливо принимала поцелуи кабатчика, мелкие уколы от волос его бороды и усов, винный перегар. А потом внезапно почувствовала, что её организм реагирует на мужские ласки, возбуждается, начинает исходить соком сладострастия, и уже не сопротивлялась, а наоборот, помогала партнёру, поощряла его, взвинчивала, подстёгивала, ощущая дрожь напряжённых мышц, ожидающих пика удовольствия, и в звериной жажде приближения кульминации отдалась скользящим движениям погруженных друг в друга тел, наслаждаясь ими, смакуя, захрипела яростно на подъёме неги и в мгновение выплеска энергии, в пароксизме необузданного блаженства, даже лишилась чувств... Постепенно пришла в себя, мягко улыбнулась, вытерла рукой капли пота, выступившие на верхней губе и висках, посмотрела на Кратероса: тот лежал рядом обессиленный, борода — к потолку, веки смежены, тяжело дышал, что-то бормоча. Дочка Негулая с нежностью провела ладонью по его волосатой широченной груди. Тот открыл глаза и, взглянув на женщину, с убеждённостью произнёс:

— Ты — богиня любви, Ирина. Жаль, что я узнал это слишком поздно. — Повздыхал и спросил: — Оставайся, хочешь?

Разведённая государыня саркастично оскалилась.

— Мы с Цимисхием всё уладим, — продолжал говорить кабатчик. — Заплачу ему за тебя, сколько ни попросит. Дом в деревне продам и «Серебряного коня» — лишь бы получить...

— Полно, полно, сударь, — говорила она кокетливо.

— Я могу жениться, раз на то пошло! — взвизгнул грек.

— Успокойтесь. Спите. Утро вечера мудренее...

Он прижался к ней, обнял и сказал:

— Никому не отдам... Никому отнять не позволю, слышишь? Знай и помни. — Голову уткнул ей в плечо и забылся вскоре.

Переждав какое-то время, убедившись в том, что спокойный сон византийца крепок, дочка Негулая выскользнула из его ослабевших рук, встала и бесшумно оделась. С осторожностью удалилась из комнаты, приоткрыла дверь, на одних цыпочках спустилась по лестнице, шмыгнула на кухню, из неё попала в трактирный зал — непривычно тихий в утренние часы, и, подняв медный шпингалет на одном из окон, растворила раму. (Потревожить сторожа, караулящего ворота, было боязно.) Вылезла на воздух, спрыгнула с карниза нижнего этажа, приземлилась в пыль и стремглав побежала по пустынному предрассветному городу, направляясь к пристани. Обогнула центр, дабы не нарваться на ночной патруль, попетляла по улочкам, где компактно проживали работники судоверфи — калафаты и плотники, и попала наконец на морской берег, вдоль которого понеслась к Золотому Рогу. Разобраться в стоящих судах было очень сложно, потому что насчитывалось их несколько десятков, и аланка металась по причалу, спрашивая всех, где ладья купца из Руси Иоанна. Кто-то вовсе не знал такого, кто-то посылал не в ту сторону, кто-то попросту издевался, видя её монашеское платье: «Что, святая сестра, с морячком загуляла? И не стыдно, а?» Но в конце концов нарвалась на какого-то доброго господина, объяснившего: «Опоздала, милая: вон они отходят», — и взмахнул рукой, показав на отваливавший корабль.

— Стойте! Погодите! — словно раненый зверь, крикнула Ирина и, рискуя быть раздавленной пришвартованными друг к другу судами, прыгнула в пучину.

Морс было в целом спокойно, и несчастная смогла без особых трудностей выплыть на открытую воду.

— Помогите! — снова закричала она, яростно барахтаясь и захлёбываясь в волнах. — Сжальтесь! Угону!

Слава богу, на борту кто-то из матросов её заметил. Люди завозились, забегали, сбросили верёвку, дали ухватиться и втянули в ладью.