«Дом. Мой милый дом! Где ты? Где мир, в котором ты был? Нет ни мира, ни дома! Нет ничего!!! И остатки моего дома, моего детства, развороченные и раскуроченные, стынут в холодных стенах на окраине богом забытого провинциального города!!! И у меня ни кола, ни двора, ни семьи, ни детей, ни дома. Ничего!

А я, офицер спецназа, только что и делал, что служил да воевал, проливая кровь за эту страну, которая отнеслась к нам как мачеха к чужому сыну. Оболганный, преданный не раз своим высшим командованием, своим правительством, всё равно пытался хоть как-то защитить честь своей неласковой Родины, выполняя свой долг до конца. И что?! Разве я этого достоин?! Разве этого достойна моя мама?! Педагог, отдавшая воспитанию детей более тридцати лет своей жизни… Разве мы заслужили, чтобы вот просто так взять и разрушить наш мир?! Мир счастья, добра и любви! Мир памяти, в конце концов! Так естественно до трагичности просто вышвырнув нас из прошлого, не беря в настоящее…

А этот запах в шкафу, он сводит меня с ума… Это не запах Детства теперь… Это запах разорённого жилища, порушенного нашего мира, которого больше нет и не будет!!! Он останется только в наших воспоминаниях… и всё…»

Ему так стало жалко маму, себя, своего брошенного на чужбине дома, что он вдруг, негромко всхлипнув, заплакал. Первые слёзы брызнули из глаз крупными каплями. Затем потекли ровными сильными ручьями по щекам, срываясь с подбородка вниз беззвучными каплями, оставляя мокрые следы на джинсовой рубашке. Он плакал так, как не плакал никогда, даже в детстве. Что такое слёзы, Андрей уже и не помнил совсем, с тех пор как погибла на войне его любимая девушка. Он плакал так сильно, что рубашка на груди промокла насквозь. Как будто он выплакивал сейчас всё, что накопилось за последние нелёгкие годы жизни. Андрею становилось легче, он успокаивался, но пока ещё не понимая того, что эти тяжёлые, но сладкие слёзы, смочив его рубашку, проникали дальше, внутрь него, прожигая и разрушая «панцирь Железного солдата», в который были закованы его душа и сердце. И эти мощные доспехи, которые уже порой не брала даже жалость и сострадание к ближнему, дрогнули, с катастрофической быстротой ржавея, начали крошиться от пролитой слёзной влаги.

«Панцирь» отваливался кусками, выпуская наружу свет его трепетного и ранимого сердца на волю, освещая все уголки его потемневшей души. Здесь, на дне старого шкафа, поджав ноги под себя, исходя слезами очищения, «погибал» Железный солдат. «Погибал», как гусеница, превратившаяся в кокон и своей смертью дающая жизнь новому, более прекрасному существу.

Когда поток слёз иссяк, Андрей постепенно успокоился. Ещё не осознавая, что произошло с ним, и не догадываясь о своей дальнейшей судьбе, он вдруг остро ощутил, что прежним уже не станет никогда. Что сейчас здесь, в этом доме, он перешагнул ту неосязаемую черту, за которую ему больше уже не вернуться. Что больше нет в армии того, прошлого, капитана Минина, безупречного офицера и исполнительного служаки. Был, да вот весь кончился.

Вот так она и наступила, Смерть! «Смерть Железного солдата».

– «Волга». «Волга», я «Терек-1». Приём!

– «Волга». «Волга», я «Терек-1». Приём!

– «Терек-1». «Терек-1», я «Волга». На связи.

– «Волга», я «Терек-1». Приступил к работе. Время 5.30 утра. Как понял меня? Приём!

– Принял, «Терек-1». Приступил к работе. Время 5.30 утра. Конец связи.

– Вот и славно, – сказал Минин. Он повесил переговорное устройство радиостанции в специальный зажим на передней панели служебной «десятки», затем полуобернулся и, обращаясь к напарнику, сидящему на заднем сидении, сказал:

– Ну что, Игорь, пошли? Рацию только включить не забудь!

И вставив привычно в правое ухо наушник от носимой радиостанции, стал выбирать из автомобиля наружу.

Машина, согласно инструкции, была припаркована около подъезда новой фешенебельной девятиэтажки. Здесь, на седьмом этаже, в семи комнатных апартаментах проживал нужный Андрею и его напарнику человек, который в официальных рапортах проходил как «охраняемое лицо». Капитан Минин, теперь с приставкой «запаса», последние полгода числился в одном из многочисленных частных охранных предприятий города охранником первой категории. Согласно договору отвечал за сохранность перевозимых документов одной очень солидной организации, которые якобы регулярно доставлял в фирму финансовый директор. А по сути он был личным телохранителем этого самого финдиректора. Работа была несложная и очень хорошо оплачиваемая. Одна месячная зарплата равнялась трёхмесячному офицерскому жалованию.

Вернувшись из Чудова, Андрей прослужил ещё полгода. В этот период случилось главное в его жизни: он встретил девушку, которая впоследствии стала его женой и сейчас находилась на третьем месяце беременности. А когда решился квартирный вопрос и они с женой стали обладателями однокомнатной квартиры, Андрей подал рапорт на увольнение и через три месяца стал гражданским человеком. В ЧОП, куда он пришёл устраиваться на работу, его взяли без раздумий, только познакомившись с его личным делом. Первые четыре месяца он был старшим охранником в ночном клубе, а потом, когда открылась вакансия телохранителя, занял её.

И всё бы в его жизни было хорошо: дом, жена, работа, деньги, приближающееся отцовство. Только вот сердце щемит всякий раз, когда проезжает Андрей мимо своей родной части. Где-то там, за забором части остался знакомый до боли Железный солдат.

Эх! Скинуть бы дорогой костюм, переодеться в привычный камуфляж, да автомат в руки, и… в чисто поле… Да не получится. Был рейнджер, а стал пейджер. Да и нет больше того Железного солдата, а есть только:

– «Волга». «Волга», я «Терек-1». Приём!

– «Волга», я «Терек-1». Приступил к работе. Время 5.30 утра. Как понял меня? Приём!

– Помогите! П-о-м-о-г-и-т-е!!! Мальчики, родные, помоги-те-е-е!!! – звенел над пыльной площадью девичий крик. Это кричала тяжелораненая медсестра Екатерина. А мальчики, к которым она взывала, солдаты-контрактники N-ской миротворческой бригады, вжимали свои тела во все неровности и угловатости окружающей их местности, не смея поднять головы, боясь попасть под меткий выстрел вражеского снайпера.

– Помогите, суки разэтакие!!! – уже матерясь, кричала Катька. Но никто не мог пока отважиться сделать этот убийственно смертельный рывок.

Казалось бы, что там бежать, какие-то два десятка метров по совершенно ровной и открытой поверхности небольшой городской площади. Для подготовленного человека это займет 4–5 секунд. Всё было бы просто, если не одно «но»: площадь очень чётко простреливалась с трёх сторон опытными и очень жестокими снайперами. Для начала они прострелили живот одному из солдат, а когда ему на помощь кинулась медсестра, то и её убили не сразу. Ей только аккуратно прострелили обе ноги и руку, да так, чтобы она всё время была в сознании, но медленно умирала, истекая кровью. Теперь и Катя лежала посреди площади, не в силах двигаться самостоятельно, стеная, ругалась слабеющим голосом, зовя на помощь. Таким образом, по замыслу снайперов, она должна была вызывать солдат, которые, не выдержав её криков, пойдут к ней на помощь, подставляя себя под выстрел. Такую бесчеловечную тактику уничтожения выбирали или наемники, воюющие за деньги, или религиозные фанатики.