А мне что? Я знай себе вывожу, посуду протираю рушником. Пою.

Низкий то был приём с моей стороны, и я это знал. Знал, что от моего пения девчонки буквально тают, и уж если я завожу что-то этакое наедине, то не просто так – с последствиями. Последствий в виде Деда я опасался. Да только далёкими они были – те последствия. Варя же близко – вот она. И уже растаяла. Так что я продолжил, подлая душа.

И так далее.

– Это музыка Глинки, – сказала девушка, после того как песня сошла на нет.

– Кого-кого? Какой глинки? – переспросил я и принялся расставлять миски на полку.

– Был такой композитор: Фёдор Глинка.

– Интересная, – говорю, – фамилия! В Союзе композиторов состоит?

– Что? Ах, нет. Он жил в девятнадцатом веке, до революции. Если вам это о чём-нибудь говорит.

– Я не совсем тёмный! – я слегка обиделся. – Кто ж не знает про революцию! День седьмого ноября всем миром празднуем! А песня хорошая. Молодец этот ваш Глинка.

– Даже странно, что вы её запели. – Она явственно смущалась, и на хорошенькой её мордашке играл румянец. – Я как раз читала Достоевского «Преступление и наказание»… Так вот, по книге сняли фильм, где один герой очень красиво исполнял эту самую песню. Быть может, вы видели кино?

– Откуда! Я о фильмах только слышал. Откуда в селе Разъезжем кино, сама подумай.

– Вы очень красиво поёте, Анатолий, – призналась она. – У вас настоящий талант. Но я хотела сказать не об этом.

Она встала, замерла, а потом заговорила, быстро и сбивчиво.

– Я хотела попросить прощения. Думала, что вы… ты… бандит, подонок. А как же, дедушку убить собирался, а потом раскаяние, а я словам не верю, совсем. Точнее, верю, но не после же такого! Ты понимаешь? А теперь вижу: ты не такой. Я же вела себя полной дурой… в общем, извини меня.

– Принимается, – кивнул я и с отменным удивлением уставился на девицу.

Что это на неё нашло?

– Только какие могут быть извинения, ведь я в самом деле бандит и подонок. И никакими словами этого не поправить.

– Нет. Подонок не станет бросаться между медведем и женщиной с неисправной винтовкой.

– Я ж этого не знал! Я ж думал в медведя шмальнуть!

– Всё равно. Не думаю, что одна пуля смогла бы его остановить, и вы… ты это прекрасно знаешь, – она замолчала и раскраснелась ещё гуще – от печной жары, не иначе. – Плохой человек никогда, ты слышишь, никогда не сможет так петь. Я слышу… это женское…

Женское продолжало работать.

Она подошла, я встал навстречу. Мы оказались почти одного роста, а лицо её почти напротив моего лица. И губы. Жаркие, жарче печи.

Эх… прости меня, Старый! Не оправдал доверия! Всё стало неважным и разлетелось пылающими осколками полного и абсолютного счастья.

* * *

Деда не было весь день и весь следующий день.

Не вернулся он и к ночи, так что мы даже затревожились.

Да, да. Мы.

Теперь мы были именно мы, а не Толя Пороховщиков и Варвара Ильичёва порознь.

Затрудняюсь сказать, сколько раз мы обращались единым целым, как заповедано природой или Богом мужчине и женщине. Да это и не важно. Важно то, что обращались, к неожиданному моему и её восторгу.

Всё-таки тела врать не умеют. Люди врут и ссорятся, не понимают друг друга, но только не их тела. В нашем случае недолгое знакомство прошло под знаком постоянных лишних слов, глупых пикировок, взаимной досады и так далее, о чём я многословно поведал выше. Стоило заговорить тому самому, глубинному, как всё сразу встало на свои места.

Но я отвлекаюсь.

Старый отсутствовал сверх плана целые сутки, вернувшись лишь днём третьего числа. Вернулся он не один – в компании двух хмурых мужиков, которые могли принадлежать только легендарной победоградской спецразведке.

Они прошли через коридор, едва кивнув нам с Варей: наше, мол, вам. Мы, не сговариваясь, собрались стыдливо краснеть и прятать глаза (были причины, особливо у меня), да не пришлось. Нас просто не заметили. Ни разведка, ни Дед.

Они сразу оккупировали кухню, откуда понёсся ужасно напряжённый разговор. Стеночки в квартире Старого деревянные и звуков почти не гасят. Да и зачем, если учесть, что Пал Борисычу по причине одинокого проживания таиться не надо.

– И как это понимать? – гудел первый голос, басовитый и раскатистый. – Опергруппа в составе подполковника и майора прогулялась, считай, даром.

– Право слово, Павел Борисович, нехорошо, – вторил ему другой, которого я прозвал тенором. – Мы очень ценим вашу помощь, но год, понимаете, целый год мы ходим с вами в Пустоши, а следов аногена нет как нет. Комиссия по преодолению временных трудностей ждёт его, очень ждёт, а вы так нас подводите.

Прошу отметить: так и сказал – временных, а не временных. С ударением на «ы». Трудности у них со временем или как? В смысле, времени не хватает?

– Я что могу сделать? Я вообще считаю аноген «обратная смерть» – басней. Мифом. Сказкой. У вас другие сведения? – а это голос Старого, сухой и чистый.

– Архивные данные по работе группы спецразведки капитана Чёрного… неполные, – ответил первый. – Однако я могу уверенно утверждать, что это не миф и не басня, о чём я вам неоднократно докладывал.

– Именно так, – поддакнул тенор. – Согласно данным Чёрного, аноген генерирует комплексная аномалия типа «обратная поверхность», или ОПВГ – область противоположенного вектора гравитации. Вы, Павел Борисович, докладываете, что распространение данной аномалии вам хорошо известно, невзирая на её крайнюю редкость. Мы раз за разом выдвигаемся по указанным вами координатам и что находим? Пшик. Извольте объясниться.

– Нечего объяснять. Аномалия есть, я вас в неё только что провёл. Пятно фокуса оказалось холостое. И что? Вы же спецразведка, должны понимать, что простые аномалии куда чаще генерируют аноген, нежели комплексные. Это же лотерея. Я вам ничего не гарантировал. Мы вообще можем ничего не найти. Никогда.

– Статистическая вероятность этого равна нулю. По нашим расчётам, мощные «обратные поверхности» должны создавать аноген с примерной частотой один на двадцать три дробь двадцать пять, – сказал первый.

– Откуда статистика, товарищ подполковник? – поинтересовался Старый.