Я пробыл тогда в Москве неделю. К Алёне Карась пришёл на радиостанцию в высотку на Новом Арбате. Она мне показала, как работает настоящее, живое, активное радио. Я не знал, что люди могут трудиться в таком бешеном темпе и режиме.

Алёна была сильно загружена работой, но нашла для меня часок. Она подготовила несколько адресов, по которым мне следовало сходить посмотреть театры и познакомиться с руководством.

– Я всюду уже позвонила. Тебя там не то чтобы ждут, но не удивятся твоему визиту, – сказала она. – Все театры в этом списке маленькие… Но хорошие. Вам больше и не надо. На большие мы публику не наберём… Не созовём.

Говорила Алёна азартно, но не улыбалась. Была серьёзна, озабочена и думала о чём-то параллельном. Прежде мы встречались только на фестивалях, не в Москве. Там она всегда была улыбчивая и смешливая.

– Москва – невесёлое место, – сказала она как бы в подтверждение. – Но тут есть, что посмотреть… Я тебе подготовила список. Тебе несказанно повезло. На неделе будут такие спектакли, которые просто необходимо посмотреть… Попасть на них почти невозможно! Но у тебя есть я.

Мы тогда выпили кофе, и она поспешила на работу. А я поехал по адресам.

– Пожалуйста, звони мне, я весь день на радио, – прощаясь, сказала Алёна. – Сходишь по первому адресу – звони. Скажешь, как тебя встретили, что сказали… Мне это важно. Хочу знать, как ко мне относятся и реагируют ли на мои просьбы… Сходишь по второму – звони, третьему – звони…

Весь день я ездил по центру Москвы из одного театра, или лучше сказать – театрика, в другой. Учебный театр ГИТИС был первым в списке Алёны.

Там меня встретила непонятного возраста дама в чёрном трикотажном длинном платье, с чёрными короткими волосами и чёрной оправы дорогих очках на выразительном бледном лице. Она говорила властно, строгим, породистым голосом, была вежлива, но холодна и производила впечатление значительное. Кем она была в том театре, я не понял. Это потом мне станет известно, что таких дам в Москве множество, что их можно увидеть в окружении или свите великого дирижёра, крупного политика или инвестиционного банкира. Это такой особый московский тип. Может показаться, что везде одна и та же дама. И всегда остаётся загадкой, в чём же заключаются её обязанности, задачи, функции и смысл. Непременным атрибутом и отличительным признаком такой дамы являются массивные, необычные, но не легкомысленные бусы.

Пытливому читателю я дал это описание встретившей меня дамы исключительно для того, чтобы подчеркнуть, проиллюстрировать то, как и насколько незнаком я был с московской жизнью и несведущ в столичных типажах. Мне неведомо было в столице ничего.

Дама проводила меня в маленький театральный зал, который показался мне слишком тёмным, мрачным и придавленным низким потолком для молодёжного студенческого театра. И находился театр в каком-то непонятном то ли дворе, то ли переулке. Мне он не понравился. Но в принципе сыграть в нём мы смогли бы.

Я попытался задавать вопросы и о чём-то условиться, но дама в чёрных очках не была уполномочена на вопросы отвечать и о чём-то договариваться. Она, царственно улыбнувшись, сообщила, что у неё другие задачи и обязанности.

Откланявшись, я отправился в какое-то учреждение, которые не было похоже на театр, но мне в нём показали маленький зальчик со сценой и рядами стульев. Там я не задержался. Алёне звонить не стал. Не о чём было говорить.

Следующим по списку шёл Центр В. Высоцкого на Таганке. Выйдя из метро на станции с известным всей стране благодаря песням названием, я немного постоял, глядя на странный, несерьёзный, маленький фасад культового Театра на Таганке. Овеянный легендами, освящённый именем и историей Владимира Высоцкого театр выглядел как подсохший пряник с потрескавшейся глазурью. Я видел это здание на фотографиях и экране. Но не понимал, каково оно в реальности.

Центр Высоцкого я нашёл во внутреннем дворе рядом со знаменитым театром. Там мне показали компактный зал, мест, как мне показалось, на сто, с хорошо сделанной сценой. На ней шла репетиция. Какой-то длинноволосый кудрявый толстяк истерично матерился на двух худеньких барышень, стоявших на сцене в широких сарафанах. Матерился толстяк визгливо, однообразно, неумело и неубедительно, но часто.

«За такое в Сибири бьют рыло. Сразу», – подумал я.

Сам зал и сцена мне понравились. Я стоял, смотрел и мысленно рисовал на сцене декорации своего спектакля.

– Зал у нас хороший, – послышался сзади хриплый баритональный голос. – Надеюсь, вам подойдёт.

Я оглянулся и увидел высокого молодого человека, немногим старше меня, с лицом, которое показалось мне чертовски знакомым.

– Да, мне нравится, – сказал я.

– Вот и славно! – сказал он. – Всего доброго.

Я не знал, что это был сын Владимира Высоцкого Никита. Он руководил Центром имени отца. Никита был не против пустить мой театр на свою сцену. Он вообще готов был пустить на неё кого угодно. Об этом сказал администратор Центра, молодой медлительный и какой-то подозрительно вялый человек. Мы с ним посмотрели расписание и выяснили, что до весны занятость сцены не позволит нам рассчитывать на возможность выступить в Центре Высоцкого.

До того как на Москву стали опускаться ранние ноябрьские дремотные сумерки, я успел побывать ещё в нескольких театриках и ни о чём не договорился.

– Это нормально, – говорила мне Алёна, когда я ей позвонил. – Не расстраивайся… Это Москва. Не удивляйся… У тебя ещё есть адреса…

– Один остался, – сказал я.

– Сходишь по нему, позвони… Вечером идём на спектакль… Чудесный.

Последним в списке был театр «Около дома Станиславского». В его поисках я прошёл мимо здания ТАСС, которое так много раз видел в новостях по телевизору. Погода успокоилась. Ветер перестал приносить холодные капли и комочки водянистого снега. Напротив здания ТАСС особняк с балконом пестрел разноцветными игривыми афишами. Я подумал, что это кукольный театр, но над входом буквы сообщали другое.

«Театр у Никитских ворот», – прочитал я. Мне тут же вспомнилась песня, которую я терпеть не мог с давних пор. В ней гнусавым голосом пелось про назначенную встречу «в шесть часов у Никитских ворот». Я огляделся по сторонам, но не увидел никаких ворот, больших дверей или триумфальных арок. Тогда я решил, что это особая московская тема: в районе, который в Москве звался Китай-город, не было ничего китайского, а возле Театра у Никитских ворот не было никаких ворот.

По улице Большая Никитская идти было приятно. Такая Москва мне нравилась. От Театра у Никитских ворот я прошёл всего ничего и оказался возле Театра имени Маяковского. Потом ещё чуть-чуть – и увидел Московскую консерваторию, памятник Чайковскому. Плотность театров и объектов, наполненных культурой и искусством, поражала. Создавалось впечатление, что куда бы ты ни пошёл в столице, куда бы ни поехал, так и будут продолжаться театр за театром.

Совсем недалеко от консерватории, в тишайшем переулке, я нашёл театр «Около дома Станиславского». Там меня радушно встретили хлопотливые, сердобольные люди. Очень говорливые. Усадили пить чай с печеньем. Через пять минут пребывания в том театре у меня уже было полное ощущение, что зашёл я не с московского переулка в театр, а с поселковой улицы в дом к родне, которая давным-давно ждала в своей глухомани приезда любимого племянника. В театре том и пахло поселковым, старым, вросшим в землю домом.