Нервозные настроения и чувство неопределенности были свойственны и депутатам, которые сами плохо представляли, куда приведут демарши. Кулуарно они обсуждали слухи о том, что к Таврическому дворцу будут стянуты войска и Дума будет окончательно закрыта, обсуждали информацию о подготовке убийства П. Н. Милюкова, говорили о том, что осталось лишь два варианта: император распустит либо Думу, либо правительство и пр.[2155] Депутат-кадет В. В. Лашкевич, когда шел в Думу 2 ноября, был уверен, что она уже закрыта[2156]. Член Государственной думы М. Воронков писал 30 ноября 1916 г.: «Неопределенность сидеть в Питере. Есть такое предположение, что каждая фракция запретила своим членам разъезжаться по домам. Последние дни передавали слухи о возможности образования общественного кабинета, но теперь все меньше и меньше верят. Положение действительно напряженное, в верхах какие-то комбинации назревают, но об истинных намерениях ничего неизвестно. Упорно говорили, что предполагается высокоторжественное совместное заседание Думы и Совета в присутствии государя»[2157]. В тот же день депутат А. Я. Тимофеев делился со своим адресатом схожими мыслями: «Отечество наше в опасности… Кроме врага внешнего отечеству грозит злостный внутренний. Несмотря на открытое выступление Думы, Совета и даже дворян, — „Они“ не уступают. Положение жуткое и совершенно неопределенное»[2158].

Погрязшую в слухах и сплетнях Думу изобразил в декабре 1916 г. А. Радаков. На его рисунке «Наша зоология» в образе летучей мыши под сводами Таврического дворца парил депутат П. Крупенский, который отличался тем, что «все время перепархивает от депутатов к министрам и обратно — со всеми шепчется и переносит туда и сюда разные вести и сплетни» (ил. 169).

За противостоянием правительства и Думы следили на фронте. В конце 1916 г. Департамент полиции составил отчет о настроениях в войсках по результатам наблюдений на Западном и Северном фронтах. Было отмечено противопоставление Совета министров и Государственной думы в пользу последней. Отрицательные отношения к правительству были распространены среди офицеров: «Ему ставится в вину подчиненность влиянию немецкой партии, нежелание считаться с нуждами страны, нежелание идти навстречу Государственной думе». Даже те офицеры, кто не одобрял резких высказываний депутатов Думы, «все же с ее существованием, с ее функционированием связывают успокоение страны и возможность благоустроить тыл. Газеты особенно жадно читались, когда Государственная дума функционировала. Говорилось, что в случае роспуска Государственной думы необходимость переворота будет признана самыми умеренными кругами общества». Среди рядового состава царили те же настроения: «К тому, что делается в Государственной думе, чутко прислушиваются и говорят, что только там можно услышать слова правды, но в то, что Государственная дума может что-то сделать — не верят. Возможность больших волнений в случае роспуска Думы вполне допустима»[2159]. Перлюстрированная корреспонденция рисует более широкий разброс мнений о перспективах преодоления политического кризиса. В письмах с фронта звучали как скептические ноты, так и надежды на то, что объединенные силы общественных организаций смогут переломить ситуацию в свою пользу и вынудить власть пойти на уступки. 13 декабря 1916 г. из действующей армии писали: «Теперь, когда Гос. Дума, и Гос. Совет, и Съезды, до дворянского включительно, заговорили общим языком, нужны только терпение да выдержка»[2160]. А. Б. Асташов обратил внимание на то, что в солдатских письмах к концу 1916 г. резко возросло комплиментарное упоминание Государственной думы, при том что пропорционально этому сократилось упование на бога.

Ил. 169. А. А. Радаков. Наша зоология // Новый Сатирикон. 1916. № 50. С. 8

Дума — во многом вынужденно, в условиях наступления власти на общественные организации — приняла на себя роль рупора народного гнева, и общественность в этом ее поддержала, предоставив определенный кредит доверия. Московское охранное отделение сообщало о разогнанном полицией 9 декабря 1916 г. собрании уполномоченных губернских земств, которое успело единогласно принять резолюцию по политическому моменту. В ее тексте содержались не менее резкие высказывания о правительстве, чем звучали в Государственной думе: «С небывалым одушевлением произнесла Россия свой приговор над теми людьми, которые плотным кольцом сомкнули верховную власть, внесли яд растления в недра народной совести и неустанно продолжают своей работой подтачивать корни нашей государственной крепости и мощи. Весь народ окончательно осудил всю систему управления, которая остается неизменной, несмотря на постоянную смену лиц, при которой возможно лишь правительство бессильное и бездарное, лишенное всякого единства, поглощенное заботами о своем самосохранении и окруженное всеобщим полным недоверием. Государственная Дума и Государственный Совет, земства, города, сословия объединились в чувстве великой тревоги за Россию, историческая власть которой стала у края бездны… Правительство, ставшее орудием в руках темных сил, ведет Россию по пути гибели и колеблет царский трон. Должно быть создано правительство достойное великого народа… Пусть Государственная Дума в начатой ею решительной борьбе, памятуя о своей великой ответственности, оправдает те ожидания, с которыми к ней обращается вся страна»[2161].

Съезд Союза городов, состоявшийся в тот же день, принял схожую резолюцию: «Государственная Дума раздвинула завесу, скрывавшую от глаз страны постыдные тайны, которые охраняются режимом, губящим и позорящим Россию… Выход из настоящего положения, ведущего Россию к несомненной катастрофе, один — реорганизация власти, создание ответственного министерства. Государственная Дума должна с неослабевающей энергией и силой довести до конца борьбу с постыдным режимом. В этой борьбе вся Россия с нею»[2162].

Следует заметить, что на этом этапе ни Государственная дума, ни общественные организации не требовали ограничения царской власти — речь шла о контроле над правительством ради спасения «исторической власти», о создании ответственного министерства. Произошедшее немногим позднее свержение монархии, таким образом, стало следствием ошибочных действий власти, отказавшейся идти на уступки в условиях ею же спровоцированного кризиса тогда, когда еще сохранялась вероятность избежать революции.