— Ты хочешь сказать, — вставил слово Гай Веррес, чья бронзовая красота за эти дни немного потускнела, — что мы должны добиться, чтобы наше дело было отложено до следующего года, когда Марк будет председателем суда по делам о вымогательствах?

— Вот именно! — подтвердил Гортензий. — Квинт Метелл и я будем консулами. Немалое подспорье! Нам будет нетрудно сделать так, чтобы по жребию Марку достался суд по делам о вымогательствах. И никакой разницы, каким будет состав присяжных — сенаторским или всадническим. Мы их подкупим!

— Но сейчас только апрель, — мрачно произнес Веррес. — Я не понимаю, как мы сможем дотянуть до конца года.

— Сможем, — уверил его Гортензий. — В таких делах, где показания надо собирать вдали от Рима, любому обвинителю понадобится от шести до восьми месяцев, чтобы подготовить обвинение. Я знаю, что Цицерон еще не начал этого делать, потому что он все еще в Риме и не послал агентов на Сицилию. Естественно, он будет стараться побыстрее собрать улики и свидетелей, и тут на сцену выйдет Луций Метелл. Как губернатор Сицилии, он будет по возможности мешать Цицерону или его агентам.

Гортензий вдруг оживился:

— Я считаю, что Цицерон не успеет подготовиться до октября, а то и позже. Конечно, времени для суда достаточно. Но мы его не допустим! Потому что до твоего, Веррес, дела мы подадим в суд Глабриона другое дело. Жертвой объявим кого-нибудь, за кем тянется шлейф явных улик, которые мы сможет быстро собрать. Какой-нибудь бедняга, который не так уж много нахапал, а не важная шишка вроде губернатора провинции. Префект административного округа, скажем, в Греции. У меня уже есть на уме один. У нас будет достаточно доказательств, чтобы удовлетворить городского претора, и уже к концу июля дело окажется в суде. К тому времени Цицерон еще не будет готов. А мы — будем!

— Какую жертву ты имеешь в виду? — спросил Метелл, успокоенный.

Естественно, он и его братья имели свою долю от трофеев Верреса. Да, они совершенно не хотели, чтобы их зять был опозорен и выслан за вымогательство.

— Я думаю об этом Квинте Куртии. Легат Варрона Лукулла и префект Ахеи, когда Варрон Лукулл был губернатором Македонии. Если бы Варрон Лукулл не был так занят во Фракии, покоряя бессов и совершая морские рейды по Данубию до самого моря, он сам бы проследил за тем, чтобы Куртия обвинили. Но к тому времени, как он вернулся домой и узнал о небольшой растрате Куртия, он посчитал, что уже слишком поздно и что сумма не стоит того, чтобы поднимать шум. Поэтому он так и не выдвинул обвинения. Но там можно кое-что накопать, а Варрон Лукулл с удовольствием поможет нам вытащить на берег эту рыбешку. Я подам иск городскому претору против Квинта Куртия, чтобы дело слушалось в суде по делам о вымогательствах, — сказал Гортензий.

— Что означает, — тут же добавил Веррес, — что Луций Котта прикажет Глабриону принять к производству то дело, которое поступит раньше. И, как ты говоришь, это будет дело Куртия. Тогда, поскольку ты выступишь защитником, ты протянешь дело до конца года! Цицерон и мое дело будут вынуждены ждать. Блестяще, Квинт Гортензий, просто блестяще!

— Да, думаю, хитро придумано, — самодовольно согласился Гортензий.

— Цицерон будет в ярости, — сказал Метелл.

— Я бы очень хотел посмотреть на него! — добавил Гортензий.

Но им не удалось увидеть ярость Цицерона. Как только он услышал, что Гортензий подал иск на экс-префекта Ахеи в суд по делам о вымогательствах, он сразу понял, чего добивается Гортензий. Его охватило смятение, а потом отчаяние.

Его любимый кузен Луций Цицерон приехал из Арпина и находился сейчас в Риме. Цицерон решил пойти к нему. И как только Цицерон вошел в его кабинет, по одному его виду кузен понял, что он чем-то расстроен.

— Что случилось? — спросил Луций Цицерон.

— Гортензий! Он готовит другое дело для суда по делам о вымогательствах, которое будет слушаться, прежде чем я смогу собрать улики против Гая Верреса.

Цицерон сел — воплощение депрессии.

— И наше дело отложат до следующего года, а я готов поспорить на все мое состояние, что Метеллы уже сговорились с Гортензием сделать так, чтобы Марк стал на следующий год претором, отвечающим за суд по делам о вымогательствах.

— И Гай Веррес будет оправдан, — заключил Луций Цицерон.

— Обязательно!

— Тогда тебе надо устроить так, чтобы твое дело слушалось первым, — сказал Луций Цицерон.

— Как, до конца квинктилия? Это же дата, которую наш друг Гортензий просил городского претора оставить для него. Я не смогу подготовиться к сроку! Сицилия огромна, сегодняшний ее губернатор — шурин Верреса. Он будет мешать мне, куда бы я ни пошел. Говорю тебе, я не смогу, не смогу, не смогу успеть!

— Конечно, сможешь, — сказал Луций Цицерон, вскочив на ноги. — Дорогой Марк Туллий, когда ты впиваешься зубами в дело, оно организовано наилучшим образом. Ты аккуратен, логичен, твой метод поражает! И ты очень хорошо знаешь Сицилию, у тебя там друзья, включая многих, кто пострадал от этого ужасного Гая Верреса. Да, губернатор постарается помешать тебе, но все те люди, которых обидел Веррес, будут стараться еще больше! Сейчас конец апреля. Попытайся недели за две закончить свои дела в Риме. Пока ты это делаешь, я организую корабль, который доставит нас на Сицилию, куда мы направимся к середине мая. Давай, Марк, ты сможешь это сделать!

— Ты действительно поедешь со мной, Луций? — просиял Цицерон. — Ты ведь почти такой же организованный человек, как я, ты же окажешь мне огромную помощь.

Его природный энтузиазм уже возвращался. Теперь задача не казалась ему такой трудной.

— Мне нужно увидеться с моими клиентами. У меня недостаточно денег, чтобы нанять быстроходный корабль и галопом промчаться по всей Сицилии на двуколке, запряженной скаковыми мулами. — Он стукнул ладонью по столу. — Клянусь Юпитером, Луций, мне бы очень хотелось это сделать! Хотя бы только для того, чтобы увидеть лицо Гортензия!

— Тогда мы это сделаем! — воскликнул Луций Цицерон, широко улыбаясь. — Пятьдесят дней от Рима до Рима — вот время, которое нам можно потратить на это дело. Десять дней на дорогу, сорок дней на сбор доказательств.

И Луций Цицерон направился к Эмилиевым воротам в порт Рима, чтобы переговорить с агентами по найму кораблей, а Цицерон пошел в дом на Квиринале, где остановились его клиенты.

Он хорошо знал старшего из них, Гиерона из Лилибея, который был этнархом в том западном порту Сицилии, где Цицерон был квестором.

— Мой кузен Луций и я собираемся за сорок дней собрать все свидетельства на Сицилии, — объяснил Цицерон, — если я хочу опередить Гортензия в суде. Мы сможем сделать это, если вы согласитесь понести финансовые расходы. — Он покраснел. — Я не богат, Гиерон, и не могу позволить себе быстроходный транспорт. Могут найтись люди, которым придется заплатить за информацию. И, конечно, свидетели, которых необходимо привезти в Рим.

Гиерону всегда нравился Цицерон, он восхищался им. Пребывание Марка Туллия в Лилибее было радостью для каждого сицилийского грека, который общался по делу с квестором. Потому что Цицерон был блестящим администратором, а когда дело касалось бухгалтерских книг и финансовых проблем, вопросы решались быстро, блестяще и эффективно. Его любили, им восхищались еще и потому, что он представлял собой редкость: Цицерон был честным человеком.