Значит, это воистину ее обязанность: позаботиться, чтобы Уриенсу наследовал Акколон – не ради ее блага и не ради мести, но ради древней веры, которую они с Акколоном воскресили в здешних землях. "Если я найду хоть полчаса, чтобы рассказать обо всем Акколону, он поедет вместе с Аваллохом на охоту, и там все решится". Затем Моргейна с холодным расчетом прикинула: «Следует ли мне сохранить руки чистыми и оставить это дело на Акколона?»

Уриенс стар. Но он может прожить еще год, или даже еще лет пять. Теперь, когда Аваллох знает обо всем, он примется вместе с отцом Эйаном подтачивать влияние, которое удалось приобрести Моргейне и Акколону, и все ее труды пойдут прахом.

«Если это королевство нужно Акколону, возможно, тогда именно ему следует обо всем позаботиться. Если Аваллох умрет от яда, меня убьют за колдовство». Но если она оставит дело на Акколона, все это станет чересчур похоже на старинную балладу – ту самую, что начинается со слов: «Отправились два брата на охоту…»

«Может быть, рассказать Акколону обо всем, и пусть он действует во гневе?» Моргейна никак не могла решить, что же ей предпринять. Охваченная беспокойством, она поднялась наверх и нашла Акколона. Тот сидел в отцовских покоях. Войдя, Моргейна услышала его слова:

– Аваллох собрался поохотиться сегодня на кабана – кладовки почти пусты. Я тоже поеду с ним. Я так давно не охотился среди родных холмов…

– Нет! – резко произнесла Моргейна. – Побудь сегодня с отцом. Ты нужен ему. А у Аваллоха и без того достаточно охотников.

«Нужно как-то сообщить ему, что я собираюсь сделать», – подумала Моргейна, но тут же отказалась от этой мысли. Если Акколон узнает, что она задумала, – хотя Моргейна и сама еще не осознала, что именно она предпримет, – то ни за что с ней не согласится – ну, разве что в первый момент, под воздействием гнева, когда услышит, чего требовал от нее Аваллох.

"А если он согласится, – подумала Моргейна, – хотя мне кажется, что я хорошо знаю Акколона, но я могу обманываться, потому что страстно желаю его, и он может оказаться не таким благородным, каким я его считаю, – если Акколон все же согласится участвовать в этом деле, то окажется братоубийцей, и на него падет проклятие. Если он согласится, это будет значить, что я не могу ему доверять. Мне Аваллох приходится всего лишь свойственником; нас не связывают кровные узы. Кровь пала бы на меня лишь в том случае, если бы я родила Уриенсу сына". Теперь Моргейна была лишь рада, что так и не подарила Уриенсу ни одного ребенка.

– Пускай с отцом останется Увейн, – предложил Акколон. – Ему все равно нужно ставить припарки на раненую щеку.

" Что же мне сделать, чтобы он понял? Его руки должны быть чисты. Когда придет эта новость, Акколон должен находиться здесь… Что мне сказать, чтобы он уразумел, насколько это важно, – что еще никогда я не обращалась к нему со столь важной просьбой?"

От безотлагательности дела и невозможности высказать свои мысли вслух в голосе Моргейны прорвались резкие нотки.

– Акколон, неужто ты не можешь без пререканий выполнить мою просьбу? Если мне придется лечить Увейна, у меня уже не будет времени, чтобы как следует ухаживать за твоим отцом. Он и так в последнее время слишком часто оставался под присмотром одних лишь слуг! «И если Богиня будет на моей стороне, то еще до конца дня ты понадобишься отцу – понадобишься, как никогда прежде…»

Моргейна заговорила нарочито невнятно, надеясь, что Уриенс не поймет ее слов.

– Я прошу тебя об этом, как твоя мать, – сказала Моргейна, но при этом со всей своей внутренней силой подумала, обращаясь к Акколону: «Я повелеваю тебе именем Матери…» – Повинуйся мне, – добавила она и, немного повернувшись, так, чтобы Уриенс не мог этого заметить, прикоснулась к поблекшему синему полумесяцу на лбу. Акколон вопросительно уставился на нее – он явно ничего не мог понять, – но Моргейна отвернулась, слегка качнув головой. Может быть, Акколон хоть теперь поймет, почему она не может изъясняться более внятно?

– Раз тебе этого так хочется, то конечно, – нахмурившись, отозвался Акколон. – Мне нетрудно посидеть с отцом.

Некоторое время спустя Моргейна увидела, как Аваллох в сопровождении четверых охотников выехал за ворота. Пока Мелайна находилась внизу, в большом зале, Моргейна потихоньку пробралась к ним в спальню и обыскала неопрятную комнату, порывшись даже в разбросанной детской одежде и нестираных пеленках младшего ребенка. В конце концов, она разыскала тонкий бронзовый браслет, который видела иногда на Аваллохе. В сундуке у Мелайны хранились и кое-какие золотые вещи, но Моргейна не решилась взять что-либо ценное, чего могли бы хватиться, когда служанка Мелайны придет убирать комнату. И действительно, в комнату вошла служанка и спросила:

– Что ты ищешь, леди? Моргейна изобразила вспышку гнева.

– Я не желаю жить в доме, из которого устроили свинарник! Ты только глянь на эти нестираные пеленки – от них же разит детским дерьмом! Сейчас же забери их и отнеси прачке, а потом подмети и проветри комнату – или я должна взять тряпку и сама все здесь вымыть?

– Нет, госпожа, – съежившись от страха, отозвалась служанка и подхватила сунутую Моргейной груду грязного белья.

Моргейна спрятала бронзовый браслет в лиф и отправилась на кухню, велеть повару нагреть воды. Первым делом надо заняться раной Увейна. А потом нужно будет отдать все необходимые распоряжения домашним, чтобы после обеда спокойно посидеть в одиночестве… Моргейна послала за местным лекарем, велев тому прихватить свои инструменты, затем велела Увейну сесть и открыть рот, чтоб можно было отыскать корень сломанного зуба. Увейн стоически перенес ощупывание десны и извлечение обломков (хотя зуб сломался вровень с челюстью, и добраться до корня оказалось нелегко; к счастью, десна распухла и онемела). Когда же наконец с зубом было покончено, Моргейна обработала рану самым сильным обезболивающим средством, какое только у нее имелось, и вновь приложила припарку к распухшей щеке. В конце концов, Увейн, принявший изрядную порцию спиртного, был отправлен в кровать. Он пытался было возражать, доказывая, что ему случалось ездить верхом – и даже сражаться в куда худшем состоянии, но Моргейна строго велела ему лечь и лежать, чтобы лекарство подействовало. Итак, Увейн тоже был устранен с пути и надежно выведен из-под подозрений. А поскольку Моргейна отослала слуг заниматься стиркой, Мелайна принялась жаловаться:

– Нам ведь понадобятся новые платья к Пятидесятнице, и еще нужно закончить плащ для Аваллоха… Я знаю, что ты не любишь прясть, матушка, но мне надо ткать Аваллоху плащ, а все женщины греют сейчас воду для стирки.

– Ох, я об этом и забыла, – отозвалась Моргейна. – Ну что ж, значит, деваться некуда – придется мне прясть… Разве что ты со мной поменяешься, и я возьмусь ткать…

Она подумала, что это куда лучше браслета: плащ, сделанный его женой по его же мерке.

– А ты согласишься, матушка? Ты ведь еще не закончила плащ для Уриенса…