Она тяжело вздохнула.

— Прости меня…

— И меня тоже. За то, что остановил тебя.

Джина зажмурилась и подумала о том, что сейчас умрет от стыда. Самое ужасное то, что она не могла, точнее, не хотела вынуть руку. Ее пальцы сжались на вспухшей и горячей плоти.

— Перестань! Вот, вот — и я взорвусь.

Джина приоткрыла глаза.

— Ты меня хочешь? Ты хочешь заняться со мной любовью?

Какая-то часть ее сознания была потрясена тем, что она вот так, в лоб, задала ему этот вопрос. Но ей больше всего хотелось услышать, что он ответит.

— Я никогда не занимался любовью. Секс — дело другое. И я его всегда имел, когда мне его предлагали. Но никогда не задумывался, мила ли мне та женщина, с которой я занимаюсь сексом, или нет.

— А что, если женщина этого хочет?

Эти приглашающие, но застенчиво произнесенные слова прозвучали очень непосредственно. Внезапно у Джины исчезла застенчивость. Это потрясло ее, заставило задуматься, а не сделала ли она что-нибудь не так.

Она представляла себя героиней какого-то романа. Женщиной, которая бросает вызов условностям, кокетничает с мужчиной, дразнит его, раззадоривает и состязается в умении соблазнять. Ей казалось, что она находится на пути к его совращению. У нее появилось странное чувство обладания женской властью, которой ей хотелось воспользоваться.

— Когда эта женщина — ты, то я, исходя из соображений здравого смысла, готов немедленно ретироваться.

Джина попыталась скрыть разочарование, даже горечь, но глаза ее выдали. И это чувство лишило Моргана выдержки.

— Почему?

Морган чуть не подпрыгнул от радости. Неужели Джина Беркли желает его! Она даже забыла все, что ей внушалось на протяжении многих лет, забыла о моральных пуританских принципах и правилах хорошего поведения. Она сама, забыв обо всем на свете, позволила себе самостоятельно ласкать его, когда он спал. Вопреки всему она хотела его, Боба Моргана.

И все же Морган понимал, что сейчас он должен пресечь все это, пока не поздно. Заявив, что она играет с огнем, он не шутил.

Чтобы охладить ее, следует поступить с ней жестко и грубо. С другой женщиной он поступил бы иначе.

Но так поступить с Джиной он не мог. Она сейчас открыла в себе способность к пробуждению, проявила естественную женскую власть над ним. Но она была хрупка, как тончайшее венецианское стекло. Одно неверное слово — и ее доверие может улетучиться.

Морган лежал, мысленно умоляя ее, чтобы она убрала руку.

— Я знаю, у тебя было много женщин, которые…

— Которых я хотел, но не любил. С тобой все по-другому, милая. С тобой я не должен…

Джина легонько усмехнулась и подняла голову.

— Ты не прав, Боб Морган. Абсолютно не прав.

Плоть под ее пальцами запульсировала.

— Перестань! — Команда, произнесенная низким голосом, звучала как мольба.

Джина удовлетворенно улыбнулась. Она не верила, что Боб не хочет ее. Он же обнимал ее, целовал, ласка, пусть и стараясь убедить ее в том, чтобы она как можно натуральней сыграла свою роль.

Она просунула руку еще дальше под резинку.

— Остановись, Джина. — Его слова звучали как плач, идущий из глубины души. Но звучали они неубедительно.

— Почему? — Она смотрела, как на щеках у него перекатывались желваки, видела его руки, вцепившиеся в край простыни. Взгляд его уперся в потолок.

— Если ты не перестанешь, я больше не смогу себя сдерживать.

На губах у нее торжествовала улыбка.

— Вот и хорошо.

Одной рукой он взял ее за запястье.

— Зачем ты это делаешь, девочка? — Он чуть слышно выругался. — Не дразни меня, ради всего святого.

Совсем просто ей сказать: «Я боюсь, что мы расстанемся и никогда больше не встретимся друг с другом. Я лишусь возможности чувствовать то, что чувствую сейчас».

Джина вдруг осознала, что ей нечего терять. Будь что будет. Неважно, что она почти не знает этого человека. Конечно, она не знала, почему он упорно уклоняется от близости с ней. Она, со своей стороны, была готова на все, и ей хотелось, чтобы и он отнесся к ней так же. Он должен пойти навстречу ее желанию. Неужели его сдерживали проклятые условности?

Что-то нашептывало ей: наплевать на все приличия. Если сейчас этого не произойдет, то подобное не произойдет никогда.

Ей было безразлично, что полотенце соскользнуло с нее и она впервые предстала перед мужчиной обнаженной. Она нежно прикоснулась к его щеке, осязая под ладонью перекатывающиеся желваки.

— Я хочу тебя, Боб.

Он застонал. От трех простых слов у него закружилась голова. От прикосновения этой женщины он теряет голову.

Он не хотел причинять ей боль. Он хотел скрыть свое желание под маской равнодушия и грубости. Он дорого заплатил за то, чтобы убедить ее, что он не преступник, не испорченный человек. Он доверял ей, полагался на нее, беспокоился о ней и старался оградить ее от неприятностей. Он уже давно желал ее.

До нынешнего часа он был убежден, что Джина Беркли — та самая женщина, которой он не способен отказать или уклониться от ее просьбы. Любой.

Морган поднял глаза и вдруг увидел Джину во всем ее женском очаровании. В ее глазах отражались такое доверие, такая убежденность, что от этого ему стало больно. Джина верила ему. Безотчетно. Полностью. Именно поэтому он уклонялся от того, чтобы заняться с ней любовью. И по этой же причине, вопреки своему решению, он намеревался сделать это.

С благоговением провел он руками по ее плечам, упиваясь прикосновением к белому как кипень телу, которое до этого представлял лишь в своем воображении. Он глубоко вздохнул, когда ладонь ощутила выпуклость ее груди.

И все же в нем заговорила осторожность, он еще раз решил предостеречь ее.

— Я боюсь, Джина.

Она улыбнулась.

— Чего?

— Боюсь, что ты разочаруешься, что возненавидишь меня. Тебе потом будет неприятно, ты посчитаешь все это ошибкой.

Загадочная улыбка заиграла на ее губах, показалось, что она произнесла слово «никогда».

Морган сдался, он понял, что эта женщина с доверчивыми глазами говорит, что думает. Отбросив простыню, он осторожно положил ее на спину и прижался к ней телом и губами.

Чтобы ему было удобней, она чуть раскинула ноги, а потом положила одну ногу ему на спину.

Он весь дрожал от желания. Джина испытывала и страх, и покорность, и восторг. Ей еще никогда не приходилось вызывать в мужчине такой трепет. Познать власть, которой обладаешь, — это ведь чудесно!