– Ами? – Кажется, я пролежала тысячу лет, и вот теперь Мари опускается на край тюфяка. Тело словно окаменело, и я представляю, как постепенно проваливаюсь, продавливаю кровать и пол и погружаюсь в землю. Мари изо всей силы тянет меня вверх, и мы, держась друг за дружку, сидим в темноте, кажущейся еще гуще после лесного пожара.

– Как думаешь, сестра Тереза поправится? – спрашиваю я наконец, вытирая бегущие по щекам горячие слезы. Мари отстраняется и вытирает свои. Мокрое от слез, ее лицо блестит в темноте.

– Не знаю. Выглядела она плохо. Вся шея обгорела.

– Его бы следовало арестовать. Она ведь могла умереть. Мы могли…

– Могли, но не умерли, – со злостью говорит Мари. – Письмо из дома у тебя?

Я и забыла про письмо. Достаю его из кармана, мятое, но целое. Но открыть не спешу. И только когда Мари говорит «Ами?» и трогает меня за плечо, я ловлю себя на том, что задержала дыхание.

Конверт тоньше, чем в прошлый раз, и, раскрыв его, я обнаруживаю всего один листок. Еще не читая, понимаю – что-то случилось. Нана написала всего три строчки, да и те разъезжаются в стороны.

Ами, дитя мое. Меня положили в больницу, но ты не беспокойся.

Это всего лишь осложнение. Думаю о тебе каждый день. Люблю тебя.

Ниже еще шесть строк, но они написаны уже другой рукой.

Дорогая Ами, состояние твоей мамы хуже, чем она хочет тебе показать.

Я написал мистеру Заморе, попросил, чтобы тебе дали возможность навестить ее. Бываю у нее как можно чаще, а когда не могу, к ней приходит Капуно. Мы все тебя любим и надеемся, что ты сможешь скоро приехать. Бондок.

– Ами?

Голос Мари доносится как будто из-под воды. Я соскальзываю с кровати, стою на коленях, и пол наклоняется и идет кругом. Приходится опереться на руки и опустить голову.

– Ами, – повторяет Мари и гладит мне спину. Я сбрасываю ее руку и отворачиваюсь. Так делала нана, когда я просыпалась ночью, убегая от вздымающихся океанских волн и ночных демонов или выбираясь из мира, где нет ее. Последнее было хуже всего.

– Ами, что случилось? – спрашивает Мари, наклоняясь к самому моему уху, но ее слова перекатываются через меня, как вода. Дыхание застревает в горле и не проходит ни туда ни сюда. Мысли путаются.

Большими пальцами я закрываю оба уха, остальные пальцы прижимаю к глазам и вискам. Сердце стучит барабаном.

При всех волнениях и переживаниях, связанных с переездом на новое место и новыми друзьями, я сознаю наконец то, что давным-давно знала в глубине души, знала даже тогда, когда сидела с наной, говорившей о том, как легко и быстро будут лететь дни. Я не могу ее бросить, что бы ни говорили врачи и правила. Не могу и не брошу.

Когда я наконец отнимаю руки от лица, сердце снова бьется ровно, мысли ясны и определенны. В спальню стекаются другие девочки, все спрашивают, что случилось, но Мари не отвечает и пристально смотрит на меня. В глазах ее что-то необузданное, и радужки словно светятся.

У появившейся в дверях Маюми взгляд испуганного оленя.

– Ложитесь, девочки, – надтреснутым голосом говорит она. – И, пожалуйста, давайте не спорить сегодня.

Мари сжимает мою руку.

– Свяжись со мной. – Опустив голову, она быстро проходит мимо девочек и поднимается наверх. Я укладываюсь, не отвечая на расспросы других, а в голове уже складывается новый план.

Разговоры стихают не скоро. В воздухе висит запах древесного дыма, и я, вдыхая его, жду, когда уснут другие. Бечевка уже болтается за окном, и я тянусь наконец за листком бумаги и карандашом.

В моем сообщении всего два предложения.

Мари, мне нужна твоя помощь. Я должна вернуться на Кулион.

Привязываю листок к бечевке и осторожно дергаю. Он тут же начинает подниматься. Ответ приходит быстро, и в нем только одно слово: Как?

Перевожу дух и пишу: На лодке.

Утром нас будит Маюми, и у меня мелькает шальная мысль, что ее оставили главной и что мистер Замора умер. Но ровно в десять он выходит из своего домика с таким видом, словно ничего не произошло, хотя наш задний двор превратился в болото из-за разлившейся при тушении пожара воды.

– Доброе утро, дети, – говорит он осипшим от дыма голосом и злобно ухмыляется. – Сестру Терезу увезли в больницу, и Луко отправился с ней в качестве сопровождающего. Что касается смутьянов, из-за которых случился пожар… – Он делает паузу, и его налитые кровью глаза отыскивают нас, меня и Мари. Я отвечаю ему таким же взглядом. – Они будут переведены в работный дом, как только правительство найдет для них подходящее местечко.

Я вздрагиваю от неожиданности, и Мари крепко сжимает мою руку.

– Так он нас обвиняет в пожаре? – шепчет она, но мне важно не это, а то, что он сказал дальше. Работный дом? Директор достает из кармана листок.

– Запрос я отошлю сегодня же и ответа ожидаю в течение недели. Разумеется, я отправлю их в разные места. – Он самодовольно ухмыляется, кладет листок в нагрудный карман и идет по дорожке вниз.

Теперь моя ненависть кристаллизовалась полностью; неукротимая и холодная, она обосновалась в моей груди. Он думает, что победил, а на самом деле лишь дал мне силу. Да, через неделю нас не будет здесь, но уйдем мы вместе и не в работный дом.

Мы отправляемся к скале.

Лес выгорел, остались только обугленные стволы, и мы бежим, перепрыгивая через пламенеющие в золе угли, чтобы не обжечь ноги.

– Я все продумала, – говорит Мари. – Нам понадобятся кое-какие материалы из тех, что сложены за пристройкой. Там и доски, и гвозди, а инструменты должны быть у Луко. Главная проблема – заделать щели. Но если лодка разбита не очень сильно, починить ее мы наверняка сможем. И, конечно, понадобятся весла. Сколько времени вы добирались сюда?

– Около двух часов.

– У нас, конечно, уйдет больше. Может быть, полдня.

– А как мы определим, попутный ли ветер?

– Разумеется, нам подскажет Сидди.

– А если попутного ветра не будет?

– Пойдем на веслах.

– Даже не знаю, хватит ли нам сил.

– Хватит. Просто времени займет еще больше. Но если нас подхватит течение…

Я останавливаюсь посередине тропы.

– Похоже, ты точно знаешь, что надо делать.

– Я уже давно собираюсь починить лодку. Останавливало только то, что мне некуда плыть. И не с кем.

Теплая волна благодарности омывает мое сердце, но кроме «спасибо» в голову ничего не приходит.

Она закатывает глаза.

– Поблагодаришь, когда поплывем.

– Знаешь, тебе ведь необязательно плыть.