Для чего-то я стал гуглить Чизлхерст. И обнаружил, что в этом городке отродясь не было церкви Святого Михаила. Значит, мистер Форд, сидевший за рулем, вел свою экскурсию просто от балды — либо в угоду какой-то семейной шутке, либо с элементарной издевкой. Сильно сомневаюсь, что мы проезжали «Кафе Ройяль». Потом я зашел на Google Earth и стал пикировать на разные районы, максимально увеличивая изображение. Но дом, который я искал, как сквозь землю провалился.

Пару дней назад, перед отходом ко сну, я плеснул себе еще спиртного, включил компьютер и вывел адрес единственной Вероники, которая значилась в моем списке адресов. Предложил ей встретиться снова. Извинился за все возможные оплошности, совершенные в прошлый раз. Заверил, что не собираюсь говорить о завещании ее матери. Это, между прочим, была чистая правда; но, только напечатав это предложение, я сообразил, что уже давно не обращался мыслями ни к Адриану, ни к его дневнику.

«Хочешь замкнуть круг?» — спрашивалось в ответном письме.

«Не знаю, — написал я. — Но вреда от этого не будет, правда?»

Мой вопрос остался без ответа, но тогда я ничего не заметил и не заподозрил.

Почему-то в глубине души я ожидал, что она предложит опять встретиться на мосту. А если не там, то в каком-нибудь обнадеживающе укромном месте: в забытом пабе, в тихом кафе, а то и в баре отеля «Черинг-Кросс». Но она выбрала ресторан-гриль на четвертом этаже торгового дома «Джон Льюис» на Оксфорд-стрит.

На самом деле в этом был для меня некий плюс: мне требовалось купить моток лески для карниза, средство для удаления накипи из чайника и еще набор таких специальных заплаток, которые достаточно приложить к прорехе с изнаночной стороны и прогладить горячим утюгом. В моем районе их днем с огнем не сыщешь: мелкие магазинчики, предлагавшие такой товар, давным-давно переоборудованы под кафе или агентства по недвижимости.

В поезде напротив меня сидела, закрыв глаза, девушка с наушниками, безразличная ко всему миру, дергающая головой в такт беззвучной музыке. И вдруг на меня нахлынуло одно воспоминание: танец Вероники. Как я уже говорил, она вообще никогда не танцевала, но как-то вечером у меня в комнате на нее нашло игривое настроение, и она принялась рыться в моих поп-дисках.

— Поставь-ка что-нибудь — покажи, как ты танцуешь, — потребовала она.

Я замотал головой:

— Без пары не могу.

— Ты, главное, покажи, а я присоединюсь.

И вот я укомплектовал механизм автозамены стопкой «сорокапяток», шагнул к Веронике, повел плечами, чтобы расслабить все тело, полуприкрыл веки, как бы не желая ее смущать, и стал наяривать. Хвастливая демонстрация мужского начала, типичная для того времени, — решительно индивидуалистическая и в то же время диктуемая скрупулезной имитацией тогдашних норм: дерганье головой, дрыгоножество, вращение плечами, выпячивание лобка и, в награду публике, исступленное вскидывание рук и отдельные стоны. Вскоре я открыл глаза, ожидая увидеть, что она по-прежнему сидит на полу и смеется надо мной. Но нет: она летала по комнате, как выпускница балетной школы; волосы закрыли ей лицо, икроножные мышцы вытянулись и напряглись. Я таращился на нее, но так и не понял, хотела ли она меня переплюнуть или действительно заторчала под «Муди Блюз». На самом деле мне было все равно: я балдел и торжествовал хоть маленькую, но победу. Через некоторое время я подобрался к ней поближе — в тот момент, когда Нед Миллер допел «Из валетов в короли»,[30]а на смену пришел «Ускользающий мотылек» Боба Линда.[31]Но она ничего не замечала и, кружась, натолкнулась на меня, да так, что чуть не упала. Я ее подхватил и не спешил отпускать.

— Как видишь, ничего сложного.

— Никто и не говорит, что это сложно, — ответила она. — Ладно. Да. Благодарю, — чопорно добавила она, высвободилась и села. — Ты продолжай, если хочешь. А с меня хватит.

Но ведь она все-таки потанцевала.

Сделав покупки в галантерейном, хозяйственном и портьерном отделах, я поспешил в условленный гриль-бар. Явился на десять минут раньше, но Вероника, как и следовало ожидать, была уже там: склонив голову, она погрузилась в чтение, не сомневаясь, что я сам ее отыщу. Как только я опустил пакеты на пол, она с полуулыбкой подняла на меня глаза. Я подумал: куда же подевалось твое колючее сумасбродство?

— Все так же лыс, — объявил я.

Ее полуулыбка сменилась четверть-улыбкой и на том застыла.

— Что читаем?

Она повернула ко мне бумажную обложку. Стефан Цвейг.

— Ага, наконец-то приближаешься к концу алфавита. Кто там после него остается?

Почему я вдруг задергался? Зачастил, как двадцатилетний юнец. Цвейга, кстати, не читал.

— Я буду пасту, — сказала она.

Что ж, по крайней мере, не стала выкаблучиваться.

Пока я изучал меню, она снова углубилась в книгу. Наш столик находился над перекрестьем эскалаторов. Люди ехали вверх, люди ехали вниз; все что-то покупали.

— В метро мне вспомнился твой танец. У меня в комнате. В Бристоле.

Я думал, Вероника начнет меня поправлять или на что-нибудь да рассердится. Но она только сказала:

— Непонятно, с какой стати ты это вспомнил.

И с ее подтверждением ко мне начала возвращаться уверенность. На этот раз Вероника была одета более продуманно, а укладка в значительной мере скрывала седину. Непостижимым образом ей удавалось выглядеть, с моей точки зрения, лет на двадцать и на шестьдесят одновременно.

— Итак, — продолжил я, — расскажи, как тебе жилось в последние сорок лет?

Она покосилась на меня.

— Сначала ты.

Я изложил ей историю своей жизни. Точь-в-точь как рассказываю себе — эта версия выдержала проверку на прочность. Она спросила «про двух приятелей, с которыми мы однажды провели день» — как будто имена вылетели у нее из головы. Я признался, что потерял связь с Колином и Алексом. Потом взялся описывать Маргарет, Сьюзи, себя в роли деда, а сам все пытался прогнать голос Маргарет, который нашептывал мне в ухо: «Как там Психичка?» Рассказал о своей карьере, о выходе на пенсию, о нынешних занятиях и о зимних поездках: в этом году, например, планировал для разнообразия посетить заснеженный Санкт-Петербург… Я старался показать, что вполне удовлетворен, но не самодоволен. В середине моего рассказа о внуках она вдруг подняла взгляд, одним глотком допила кофе, положила на столик деньги и встала. Я тоже засобирался, но она сказала:

— Не торопись, допивай.

Твердо решив ничем ей не досаждать, я снова опустился на стул.