зацепки, которые приведут меня к ответам на все вопросы; раскрывать тайны; находить то, что было сокрыто.

– Я могу помочь? – спросила я.

Собственный голос показался мне слабым, беззащитным, словно этими тремя словами я описала всю свою жизнь.

Эзра печально улыбнулась.

– Ты уже помогла, – сказала она.

– Но…

– Это волчья работа, – перебила Эзра. – А ты не похожа на волка.

Сказав это, она повернулась и размашисто зашагала прочь, оставив меня наедине с голодом, который было не утолить пищей, и видом на пологие склоны, покрытые сухой травой и полные тайн.

В таком состоянии меня и нашла Ава несколько минут спустя.

– Горацио хочет вас видеть, – объявила она.

Когда мы зашли в кабинет, Горацио Прендергаст рассматривал рубин, держа его двумя пальцами. Солнечный свет преломлялся в нем, отбрасывая на один из прищуренных глаз багряный отсвет.

– Великолепно, – прошептал Горацио и положил рубин на стол. – Даже для меня столкнуться с истинным совершенством – это редкость, – сказал он. – Когда можешь получить все, что пожелаешь, начинаешь понимать, что везде есть изъяны. Но это… – он обвел пальцами безупречные грани. – Ни единого недостатка, – резюмировал Горацио и откинулся на спинку стула.

– Заходя в загон, ты не знала, получится ли у тебя, – заметил он, – но в итоге справилась прекрасно. Быть может, тебя они понимают лучше, чем любого другого.

– Я не совсем в этом уверена, – проговорила я. – Оно как-то само произошло.

Горацио кивнул.

– Твой отец однажды предположил, что между твоей семьей и этими созданиями существует своего рода связь. Не думаю, что он сам понимал ее, но умел ею пользоваться. Ты, по-видимому, тоже.

– Наверное, – пробормотала я.

– Я хотел бы предложить тебе работу, Маржан, если ты, конечно, согласишься. Твои услуги будут нам полезны, и, полагаю, мы тоже сможем тебе помочь. С этими существами у тебя есть связь, с которой не сравнится никакое ветеринарное образование. Работая с нами, ухаживая за этими созданиями, ты сможешь отточить свои умения. Я уверен, что доктор Батист почел бы за честь стать твоим наставником.

– Ха, – высказалась я.

– Он гордый человек, но при этом справедливый. Мы предоставляем бесплатное жилье на территории поместья. А еще питание и все социальные выплаты. Кроме того, – улыбнулся он, – не хочу показаться вульгарным, но плачу я хорошо.

Горацио щелчком заставил рубин осторожно повернуться вокруг своей оси. В том уголке моего сердца, где затаился голод, вспыхнула искорка.

– На мне теперь клиника, – напомнила я. – И мне надо ходить в школу. Я не могу просто все бросить.

– Так делают очень многие, – заметил Горацио.

Он достал чековую книжку и ручку, заполнил первый лист, вырвал его и подтолкнул ко мне через стол. Когда я увидела цифры, во рту у меня пересохло. Сумма была больше, чем я видела за всю жизнь, больше, чем я могла когда-нибудь заслужить.

– Почему? – прошептала я.

– Потому что я хочу, чтобы ты работала здесь, – ответил он. – Все эти годы я очень уважал Джима и всегда хотел сделать для него и для вашей семьи больше, чем получалось. Он был хорошим человеком, но очень упрямым, и мне все время казалось, что он сполна расплачивался за это.

– М-мне нужно подумать, – пробормотала я с запинкой.

– Думай столько, сколько потребуется, – сказал Горацио Прендергаст.

Глава 12. Мертволицая с когтями

Когда Сэм привез меня обратно, уже стемнело. Мэллорин отсутствовала: два дня назад она, как и обещала, заявилась в оккультный магазин с просьбой взять ее на работу. Сегодня была ее первая стажировочная смена, и Мэллорин предупредила, что задержится допоздна.

Зорро свернулся калачиком прямо у входной двери. Когда я вошла, он нетерпеливо вскинул мордочку, но, увидев, что это я, разочарованно тявкнул и снова опустил голову набок.

– Она скоро придет, Зорро, – пообещала я.

Лис скептически фыркнул, но позволил мне разок почесать макушку, а потом стряхнул мою руку. От прикосновения к его коже пальцы закололо. Нетерпение, недовольство и скука нервными спиралями закручивались по моей руке, однако я ощутила, что Зорро становится лучше. Можно было почувствовать, как ему хочется бежать, преследовать добычу, красться сквозь темные колючие кустарники. Интересно, ощущал бы он себя счастливым, живя в одной из клеток «Зверинца»?

Взяв чек, выписанный Горацио, я положила его на кухонный стол. Он весил куда больше, чем должен был, и сейчас, при свете старой лампы, висевшей на потолке, сколько я себя помнила, казался таким же странным и неправдоподобным, как рубин карбункула. И таким же незаслуженным. Ни то ни другое мне не было нужно.

«Думай столько, сколько потребуется», – сказал Горацио так уверенно, словно может позволить себе смотреть на мир как на череду уравнений и способен с помощью правильных цифр превратить любой отказ в согласие.

Эзра была права. Я злилась. Злилась на Горацио, так как он вручил мне это ужасное сокровище, думая, что оно мне и впрямь нужно, и пытался вызвать у меня желание обладать им. Я чувствовала себя полной дурой из-за того, что ничего этого не хочу. Меня злили чек, сумма, указанная там, и само его существование. Сердилась я и на отца, ведь он погиб, прежде чем смог объяснить мне хоть что-то. Раздражал меня даже Зорро, потому что взглянул на меня снизу вверх и увидел меня в таком состоянии.

– Оставь меня в покое, – бросила я лису.

Скомкав чек, я помчалась наверх, остановившись перед дверью в папину комнату, заколебалась на секунду, а потом распахнула ее с такой силой, что она ударилась о стену.

Тишина в комнате заставила меня замереть. Папы за дверью не было, этот момент был пойман в ловушку, сохранился во времени. Мой гнев растворился, превратившись в спокойное слабое чувство, которому я не смогла подобрать подходящего названия. Я сбросила обувь и впервые зашла в комнату, где умер мой отец.

Тишина в ней казалась более плотной, чем во всем остальном доме, словно бы все последние месяцы она накапливалась за закрытой дверью. Я села в изножье кровати и зарылась пальцами ног в ковер, как делала, когда была помладше.

Седьмой класс, папа собирается на работу… Первый день старшей школы, папа складывает вещи в сумку, готовясь в очередной раз исчезнуть… Я совсем еще маленькая, мама – тусклый, расплывчатый призрак мамы – сидит на краю принадлежавшей ей тогда кровати. Вот она оторвалась от книги и улыбнулась в ореоле прикроватной лампы, которая внезапно показалась мне невероятно яркой.

Я моргнула, и воспоминания развеялись.

– Что мне делать? – спросила я.

В шкафу в ряд, как солдаты, стояли десять призраков моего отца: каждый из них носил рубашку, висящую на вешалке. В глубине души я думала, желала и надеялась, что один из них, возможно, наблюдает за мной. Хотелось бы, чтобы он оказался достаточно материальным, заметил сидящую на полу комнаты дочь и послал ей любой сигнал, дал хоть какой-то ответ.

Комната осталась столь же безмолвной и спокойной, и это разозлило меня даже больше, чем все еще зажатый в кулаке чек. Я встала, швырнула его в стену и, схватив простыни, сорвала их с кровати, оставив лишь голый матрас. Его я тоже попыталась стащить на пол, но он сдвинулся лишь наполовину, отчего мой гнев разгорелся еще жарче. Я бросилась к шкафу, вытащила папины рубашки, кинула их на пол и начала топтать.

Из меня вырывались нечленораздельные, задыхающиеся звуки. Я подхватила ботинок и со всей силы швырнула его в стену. Он ударился об нее с громким стуком, я завопила, вторя звуку удара, а потом продолжила кидать обувь в стену, сопровождая каждый бросок новой порцией криков. Схватившись за заднюю стенку прикроватной тумбочки, я наклонила ее вперед так, что из нее с грохотом вывалились ящики, рассыпая содержимое по полу. Затем я взялась за одну сторону узкой книжной полки, висевшей в углу комнаты, и потянула. Доски из ДСП треснули, книги разлетелись по полу. Я нашла ремень и начала хлестать по стенам. Когда пряжка ударилась о зеркало, по стеклу пошла трещина, и я увидела свое отражение – изломанное, раскрасневшееся, с безумным взглядом.

Некоторое время я стояла перед зеркалом, грудь вздымалась, ремень повис в руке. Потом я огляделась вокруг. Матрас был наполовину сброшен с кровати, а сама она перекосилась. Повсюду валялись простыни, подушки, одежда и обувь, прикроватная тумбочка лежала на боку, ее ящики несуразно выдвинулись. Меня захлестнула еще