гребешком: лошадь не лошадь, баран не баран, — чудище, в хвосте дырка, а дунешь — приятно так засвистит, как в детстве, когда из липы первый свисток сделаешь: ф–ю–ю. По бокам сусальное золото да красные с зелёным горошины — ни за что не пройдёшь мимо, купишь! Больно хороши! А ну подходи, покупай, пятачок цена! Не жалей, милый человек!

Верзилин подошёл, сразу же отгородил своей широкой спиной торговца от покупателей. Не смог отвести глаз от игрушек. Рядом с раскоряками свистулями стояли глиняные барыни в кринолинах — упёрли свои руки–колбаски в бока, расплываются в застенчивых улыбках. До чего хороши! На юбках солнышки всех цветов, пуговицы золотые блестят. Не жалеют дымковские мастера яичного желтка, подкладывают его в краску, оттого и блестят их игрушки, оттого и падают пятаки да семишники в их карманы. Нет, не пройдёшь мимо такой штуковины — купишь.

Верзилин достал бумажник, вытащил деньги. Взял барыню за шляпу, сунул в карман; взял девицу с вёдрами на коромысле — опустил следом; взял свнстулю–раскоряку, дунул — фю! фю! — рассмеялся. Обернулся — ни Никиты, ни Феофилактыча. «Куда они исчезли?» — подумал. Да где тут, разве найдёшь в этой толпе! Рядом мальчишка выстрелил из пугача — пык! — пробка на верёвочке болтается. Верзилин снова склонился над ящиком, взял двумя пальцами коня глиняного, сдул с него соломинку, полюбовался, положил в карман. Набил полные карманы.

— Вот это по–нашему! — обрадовался мужичишка.

А Верзилин пошёл, глядя поверх голов, отыскивая Никиту. Весело, интересно. Все со свистульками — даже взрослые. Свистят. Вот Никитина голова плывёт над толпой. Верзилин пошёл быстрее, расталкивая людей, посмеиваясь, отшучиваясь, иногда извиняясь. У балагана остановился: опять блестят сусальным золотом игрушки, ну и хороши! Солнце так на них и играет. Аккуратный стриженый мальчик нерешительно просит папу:

— Папа, купите этого коника.

Папа поправил котелок, покосился на маму (та держит светлый зонтик, закрывается от солнца), начал выговаривать:

— Куда тебе этот бесформенный кусок глины? Ни конь, ни корова, не поймёшь что. Если бы всё это делалось не приватным образом, то есть было бы сосредоточено в руках земства, то таких игрушек никогда бы не выпускали.

Верзилин поспешно прикрыл свои карманы — не ровён час, увидят, что они битком набиты этими игрушками, засмеют. Боком–боком — подальше, в толпу. «И зачем я накупил столько?» Он смущённо оглянулся, вытащил свистулю–барашка (нет, хороша!), дунул:

— Фюить!

Продают портсигары и спичечницы из полированного берёзового корня. Верзилин постоял, полюбовался; пошёл дальше, опять дунул в свистулю:

— Фюить!

А вот и гармоники, малиновы меха. Хоть сейчас пляши! Ноги сами в пляс просятся.

Стрижи в небе летают, крест на кафедральном соборе блестит; под крестом часы огромные; уже два часа. Где же Никита с Феофилактычем? Во–он Никитина голова. Ага, каруселью любуется. Красиво! На деревянных лошадках парни сидят, девицы; колокольчики–бубенчики позванивают.

Идёт дядька, рукой взмахивает, из рукава мячик разноцветный на резинке выскакивает. Дядька кричит:

— Подходи — подешевело, налетели — не берут! На резинке воробей, самый опасный зверь!

Раз — Верзилину в живот! Верзилин шутливо погрозил пальцем. Мальчишка рядом дунул в цветную бумажку — она круто развернулась, стала длинной: «Эх, покупайте тёщин язык!» Верзилин рассмеялся, начал снова продираться сквозь толпу. На парнях яркие рубахи, пояса с кистями, на женщинах пёстрые кофты. Стоят, пареные груши за обе щеки уписывают, маковые лепёшки грызут — праздник!

«А может и вправду бесформенный кусок глины?» — подумал Верзилин и вздохнул: уж очень не хотелось, чтобы понравившиеся игрушки оказались куском глины. Вытащил из кармана девицу с коромыслом. Нет, хороша! Вёдра золотые, юбка бирюзовая, кофта белая в цветной горошек. А как вышагивает! Гордо, ни одной капли не расплещет. Как Дусенька. Конечно, руки непропорциональны (длинны, как у борца Ваньки Каина), талия не на месте… А впрочем, чёрт его знает, хороша или не хороша…

Он снова посмотрел на игрушку — блестит. Хороша. Дунул в свистульку:

— Фюить!

Остановился у ларька — игрушки из папье–маше. А рядом туески берестяные; по туескам такие же орнаменты, как по подолам у глиняных барынь. «Хороши барыни или не хороши? И зачем меня этот господин с толку сбил?»

Он снова вытащил из кармана игрушку, вздохнул. И, отыскав Никиту, решил всё свести в шутку:

— Вот тут я баранов разных да барынь глиняных накупил. Буду тебе в премию выдавать за каждую победу. На тренировках, — и протянул ему свистулю: — Это тебе за победу над Пытлей.

16

Вот он — родной Петербург, вот он — родной дом.

Как хорошо!

Даже когда–то пугавший почерк на анонимках, посылаемых бароном Вогау, — не страшен. Упругий, хрустящий конверт. Что там они послали на этот раз?

Вместо ожидаемой крышки от папиросной коробки выпал тоненький листочек бумаги.

Верзилин прочитал с удивлением:

«Уложить Корду может только победитель Мальты. Мы ждём Вашего приезда, как манны небесной. Вы должны к нам прийти в день приезда — угол Измайловского и Восьмой линии. Валерьян Коверзнев и Нина Джимухадзе».

Ниже мелкими острыми буквами было приписано:

«Я ни в чём не виновата. Н. Д.»

Вспомнилась чёрная вонючая вода Мойки; поленницы сырых, пахнущих прелью дров; солдат, обнимающий женщину; убийцы в крылатках и Нинин крик: «Я не хотела этого!» Двенадцать месяцев не вытравили из памяти ни одной детали.

— Ничего не понимаю, — пробормотал Верзилин, задумчиво рассматривая конверт. Странно, нет ни одного штампа. Но почерк барона — слава богу, он его знает. Было время, когда этот почерк сводил с ума… Коверзнев и Нина… Угол Измайловского и Восьмой роты — это же квартира Нины!.. Но тогда причём тут барон Вогау?

Он поднялся и прошёл на половину хозяйки… Она угодливо шагнула ему навстречу. Когда принесли письмо? Да позавчера. Во время его отъезда один господин заходил к нему несколько раз. Говорил, что репортёр. Последние два раза он был с дамой. Все интересовались, когда приедет Верзилин. А как им скажешь — ведь Верзилин не считает нужным сообщать, куда и надолго ли он уходит, и, конечно, уж она не ждала, что он напишет ей письмо… Она поэтому даже прибрать в его комнатах не смогла, — просит извинить.

Не заметив её обиды, Верзилин крикнул Никите возбуждённо:

— Срочно умывайся и едем! Оденешь мою визитку! Нас ждут друзья.

Через несколько минут они уже стояли на передней площадке мчавшегося со звоном трамвая. Чем ближе к центру они подъезжали, тем больше народу было на улицах. Трамвай пополз по мосту. «Ах, как медленно!» — думал Верзилин. Вода под мостом казалась серой; дым