— Обед у нас готов. Не хочешь ли с нами поесть? — раздался голос хозяйки.

— Обедать? Да разве уже так поздно? — удивился Ермилыч.

— Скоро полдень. Заспался ты, верно, с дороги-то. Я ждала-ждала да и подумала, не разбудить ли странничка. Поди чай, не для спанья ты к нам издалека прибрёл.

Он растворил дверь в залитый солнцем огород и попросил принести ему есть сюда.

Не хотелось ему разбивать мысли с незнакомым народом. Созревший в уме его план требовал внимательного размышления. Ещё дорогой, идучи сюда, решил он прожить в Питере не дворянином Бутягиным, постриженным в монашество, а Божьим странником Ермилычем, как в Лемешах. В таком виде всюду легче проникнуть. Что же касается старых знакомых, то, пожалуй, им лучше до поры до времени и не знать, что он здесь. Кто знает, что его здесь ждёт: придётся, может быть, и на церковных папертях с протянутой рукой стоять.

Хозяйка ушла за обедом, а Ермилыч, всё глубже и глубже погружаясь в сознание близости проклятого города, в котором им было пережито столько мук, совсем ушёл в прошлое...

Он видел себя маленьким ребёнком в деревенском доме подмосковного хутора, где жили его родители, на коленях молодой красивой женщины, которую он звал матушкой. Она с ним бегала и играла в густом саду под сенью деревьев, насаженных его дедами. Потом воображение унесло его на кладбище у старой деревянной церкви, к открытой могиле, в которую опустили её гроб. Он мог уже сознательно относиться к постигшему его несчастью, и ему было очень тяжело. С кладбища он перенёсся мыслями в Москву, к старику прадеду, деду своей матери, к которому отец его отвёз, уезжая на царскую службу куда-то далеко, в земли, завоёванные царём у шведов, где строилась крепость.

То было время начала лихорадочной деятельности молодого царя, всюду набиравшего себе приспешников, и в то время, как Фёдор рос у старого боярина, давно удалившегося от света и посвятившего себя наукам и воспитанию правнука, который изучал под его наблюдением латинский и греческий языки, Священное писание да историю государства Российского по древним рукописным хартиям да по преданиям, записанным мудрыми людьми, — отец его увлекался преобразовательными идеями царя и по целым месяцам забывал о существовании сына. Не то чтоб он его разлюбил, а просто недосуг было про него вспомнить: так закружился он в водовороте кипучей деятельности, обуявшей тогда всех, кто близко стоял к преобразователю России.

Старый прадед, предчувствуя приближение смерти и относясь прозорливо к происходившему в государстве, стал заботиться о пристройстве внука понадёжнее и побезопаснее. С этою целью он передал ему ещё при жизни довольно большое имение в Тверском воеводстве и нашёл ему невесту в знакомой семье. Девушка была красива, благонравна и умна. Фёдору она давно нравилась, и оставалось только получить благословение отца на брак.

Благословение это, без сомнения, получили бы, если бы, на беду, письмо Фёдора, посланное в строившуюся Петропавловскую крепость, где Бутягин занимал почётное место смотрителя над работами, не было получено в то время, когда царь, как это часто случалось, сидел у него на крылечке со своими приближёнными, Меншиковым и Ягужинским, покуривая трубочку и попивая пиво.

Завидев издали посланца с письмом, он спросил, кому письмо и откуда, а узнавши, что от родного сына хозяина дома, выругал последнего дураком за то, что он раньше не сказал ему, что у него есть сын.

— Сколько ему лет?

— Уж давно пора его женить, государь, — отвечал Бутягин, — ему двадцать шестой год пошёл.

— Что ж он у тебя делает? — продолжал свой допрос царь, который был в этот день в особенно хорошем расположении духа.

Продолжая вертеть в руках запечатанное крупною фамильною печатью письмо, Бутягин в кратких словах рассказал всё, что касалось Фёдора, не скрыв и надежду на хорошее наследство, заставившую его отдать сына после смерти жены на попечение старика.

Последствием этого рассказа было приказание царя немедленно выписать Фёдора на царскую службу.

— Тебе же, кстати, нужен помощник, вот и возьми его к себе, да и подучивай исподволь, чтоб заменил тебя, когда придёт старость, — решил царь.

Ослушаться царя Бутягину, разумеется, и в голову не пришло, хотя, ознакомившись с содержанием письма сына, он и посетовал на досадную случайность, заставившую посланца явиться к нему именно тогда, когда царь у него был в гостях. Приди он за несколько минут раньше или позже, совсем бы иначе повернулась судьба Фёдора, но делать было нечего, и он с тем же самым посланцем послал ему приказание немедленно к нему приехать.

Как было свято для отца желание царя, так для сына было свято приказание родителя, и он тотчас же пустился в путь, прощаясь и принимая благословение воспитавшего его старца с таким чувством, точно расстаётся с ним навсегда.

Неожиданное распоряжение отца смутило Фёдора Ермиловича невыразимо. До сих пор помнил он испуг, недоумение с примесью любопытства и почти радостного волнения, овладевшего всем его существом при внезапной и так мало ожидаемой перемене в его судьбе. Ему уже было двадцать пять лет, и он не мог относиться равнодушно к событиям, волновавшим тогда всю Россию, под напором следовавших одно за другим, без передышки, преобразований, вводимых царём с такой поспешностью и необдуманностью, что самые умные и просвещённые люди из тех, которых не менее его прельщали многие из зарубежных порядков, с недоумением покачивали головами, не предвидя ничего доброго из такой стремительности превратить в мгновение ока Россию в Европу. Многих из таких людей Фёдор Ермилович имел случай узнать в Москве, и сам он вырос в сознательной любви и преданности к старинным устоям, выработанным целыми поколениями русских людей в духе православия, тем не менее тянуло его познакомиться поближе с новыми веяниями, начинавшими заражать воздух не только на мужских половинах русских боярских домов, но и в женских теремах. Со дня на день любопытство, приправленное жутким страхом, заражало всё больше и больше людей, преимущественно из молодёжи. Сам царь был молод, безумно отважен и казался обаятельно прекрасен жаждущим сильных ощущений и разнообразия умам.

И жутко ему было и сладко в одно и то же время, когда, подъезжая к хорошенькому дому отца на берегу залива, Фёдор Ермилович пытался себе представить личность этого царя, о котором он слышал столько разноречивых и страстных толков и по желанию которого он покинул всё, что до сих пор составляло предмет его радостей и счастья, чтоб броситься очертя голову в