Второй машиной оказался японский грузовичок, доверху заставленный ящиками с помидорами – в небольшом железном кузове высилось десятка три этих ящиков, каждый заботливо накрыт зеленой сеткой, чтобы плоды не вываливались при тряске.

– Двое поедут в грузовичке, – повернувшись к джипу, скомандовал Петраков.

То, что возник еще и грузовичок – хорошо, под ящиками с помидорами, да и в самих помидорах, можно спрятать оружие посерьезнее автомата Томпсона, и помидоры, они тоже, пардон, очень кстати – ребята Петракова будут похожи на местных крестьян, собравшихся в город продать свой урожай… Это хорошо. Петраков довольно кивнул.

– В грузовичке поедут трое, – поправил его Сидоров, – вы поедете один. Так было определено, когда разрабатывали операцию.

– Деталей операции я не знаю, – сухо произнес Петраков.

– Я вас с ними познакомлю.

Петраков заглянул в кабину джипа:

– Вольно!

– Пару часов можно вообще отдохнуть, – Сидоров сбросил с себя пиджак, повесил в «ниссане» на спинку сидения, расслабленно помахал руками.

– Ребята, выходи! – скомандовал Петраков группе.

Мустафа Али – высокий, с коричневым, до костей пропеченным лицом, отвел группу в небольшой прохладный домик, сложенный из камня. Токарев не удержался от высказывания:

– Домик для прислуги!

– А мы и есть прислуга, – сказал Петраков, – обслуживаем всяких, – он повертел ладонью, потом выразительно глянул вверх, снова повертел ладонью, – всех и вся, это так называется. У кого-то – депутатский мандат в кармане, кто-то вхож в президентскую преисподнюю, у кого-то – кошелек сшит из крокодиловой кожи…

– Это, командир, по части обслуги, а не прислуги.

– Обслуга хуже прислуги.

Мустафа Али принес чайник со сладким яблочным чаем – традиционным для этих мест, к чаю – тарелку с волокнистыми, крупно нарезанными кусками. Произнес на чистом русском языке:

– Халява!

– Халва, – перевел Петраков.

– Сладкое со сладким – это круто, – проговорил неугомонный Токарев, он никак не мог удержаться от лишних слов, обязательно что-нибудь произносил, по всякому поводу имел свое мнение.

В открытое окно всунулась, подбитая ветерком, ветка акедыни, украшенная оранжевыми аппетитными плодами. Семеркин потянулся, сорвал пару плодов, отер их пальцами.

– Кто разделит со мною? – приподнял мягкие оранжевые грушки.

– Что это? – спросил Проценко.

– Ни в Белоруссии, ни в России таких нет. Растут только в Средней Азии, в Ташкенте. Там называется мушмулой, здесь – акедыня.

Проценко осторожно взял одну грушку, надкусил ее. Похвалил:

– Сладкая.

– Почему-то считается, что Ева соблазнила Адама яблоком… Ничего подобного, она соблазнила Адама мушмулой. Этим вот, – Семеркин покрутил в пальцах тугую одеревеневшую ножку плода, выплюнул на ладонь несколько коричневых, влажно поблескивающих, будто бы лакированных косточек.

Токарев высунул руку в окно, сорвал плод поярче и покрупнее, откусил от него половину.

– Дурак все-таки Адам, не на то соблазнился.

– А на что ему надо было соблазняться?

– На мандат депутата Государственной Думы и счет в «Альфа-банке». Чтобы сумма была с пятью нулями.

– Однако! – сказал Проценко и, покрутив в воздухе пальцами, выглянул в окошко: «ниссан» первого секретаря посольства, лихо развернувшись во дворе, покинул усадьбу.

Через два часа Сидоров вернулся. Машина у него была уже другая, не «ниссан» – «субару» такого же нежного серебристого цвета, первый секретарь посольства опасался хвоста, менял машины, должен был бы сменить и цвет, но обычно выбирают тот, который имеют большинство машин в округе, а большинство здешних машин были серебристыми. Сидоров зашел в домик прислуги, где расположилась группа, поискал глазами Петракова.

– Первая часть операции начнется сегодня вечером, без вас, – сказал он, достал из кармана коробочку с ментоловыми таблетками-ледышками, взял в рот сразу несколько – Петракову показалось, что первый секретарь посольства страдает одышкой, дыхание у него тяжелое, словно после долгого бега, – проведем ее своими силами, ваша часть – завтра.

– Из дома выходить можно? – спросил Текарев.

– Во-первых, у вас есть командир, во-вторых, выходить нежелательно. Опасного ничего нет, но нежелательно… Вдруг – случайная засветка, вдруг еще что-то… Наше дело ведь такое – все может случиться.

Вся группа, все до единого отметили слово «наше».

– Без дела куковать не хочется. Без дела – жарко, – Токарев вытер рукою лоб. – Я потею.

– Поползайте здесь, по поместью, – первый секретарь посольства снова вытащил из коробки несколько прозрачных душистых таблеток, швырнул в рот, кожа на лице у него сделалась серой, в выемках висков замерцала влага, – у Мустафы много клубники, очень сладкой, хотя есть ее здешний народ предпочитает с сахарной пудрой: сладкое со сладким. Акедыня вон – в окно смотрит…

– Уже попробовали.

Сидоров еще некоторое время побыл в домике прислуги, затем довольно холодно кивнул Петракову и исчез.

Петраков не осуждал его – это раньше люди с дипломатическими паспортами стремились уделить внимание каждому, кто приехал из страны, именуемой красиво «Союзом нерушимым республик свободных», а сейчас, когда у дипломатов и деньги не те, и профессия потеряла прежнюю прелесть, посольские работники смотрят на своих соотечественников так, будто те собираются попросить у них взаймы несколько сот долларов, и стараются уходить от общения: не наше это, мол, дело.

Даже в тех случаях, когда люди приходят к ним с бедой и просят их защитить.

В Турцию, например, около тысячи девчонок были вывезены обманом – якобы для работы в варьете, на самом же деле они попали в низкопробные публичные дома. Девчонки, наши девчонки – брянские, тульские, донецкие, красноярские, астраханские – расцарапывали себе лица, чтобы выглядеть понепригляднее, пострашнее, но разве может девятнадцатилетняя девчонка выглядеть некрасиво? Вот и убегали они иногда прямо из постелей, от носатых ненасытных клиентов, оставляли в залог свои паспорта, но все было бесполезно. Как-то несколько девчонок добрались до нашего консульства в одном популярном курортном месте, но сотрудник, встретивший их, отвернул нос в сторону.

– Как попали сюда, так и выбирайтесь, – сказал он.

В конце концов одной из девчонок за неповиновение отрубили руку и она с отрубленной рукой выскочила на дорогу. Ей повезло – по дороге в это время шел автобус с нашими челноками, они и подобрали несчастную…

А дипломаты на это – тьфу! Они к насморку относятся серьезнее, чем к подобной жестокости со стороны граждан сопредельного государства.

Впрочем, дипломат дипломату рознь, дипломаты, как и грибы, бывают разные. И раньше тоже были разные.

– Командир, за чем задержка? – спросил Токарев, показал согнутый палец. – Что, время прогнулось?

– Время для нас у наших господ прогибается со сменой еды в желудке – каждые четыре часа. Выступаем ночью. А пока – акклиматизация. Расслабон продолжается.

Но расслабляться им было нельзя…

Днем в поместье оглушающе громко запели птицы. Было много крохотных, очень голосистых пичуг – казалось бы, откуда у маленького, величиной в половину спичечной коробки создания может быть такой громкий приятный голос, а он был; были и крупные птицы, но голоса у них, – вот ведь как, – были много слабее, чем у пичуг; откуда-то даже прилетел попугай – клювастый, с тугим зобом и немигающими красными глазами, прохрипел что-то невразумительное, злобное и исчез.

В поместье росло много