И пусть меня не осуждают моралисты, то есть те, которые у нас в стране растлили несколько поколений. На эти поколения уже нельзя возлагать никаких надежд. Уже нельзя. Лекарства для их лечения нет. С тех пор как нами правят наркодельцы, люди тоскуют по диктатору, следовательно, в будущем наш народ ожидает лишь лютая свирепость. Уступчивые тюфяки пустили по ветру наши ценности. Так что не надо говорить мне о каких-то духовных ценностях. Что это за ценности, чьи они? И почему именно я должен с ними считаться? И о грядущем поколении молчите. Не думаю, что поколение моих детей будет лучше нашего или предыдущего. Отнюдь не обязательно, да и доказательств тому не видно. Потому не судите нас ни вы, добрые невинные души, ни вы, мясники, превращающие девушек в проституток, ни вы, выступающие против отмены наказаний за торговлю наркотиками, хотя сами же ими и торгуете, ни вы, сукины дети, которые не способны оплакать смерть собственных детей. Не судите меня, черт побери, и вы, лицедеи, убивающие своих пособников, платящие деньги наемным убийцам, вы, продавшие душу дьяволу, Мефистофели местечковые, погань от литературы. Короче, все вы, кто каждый день торгует жизнями других, черт вас побери. Нужно изобрести десятый круг ада для людишек, притворяющихся священниками и беспардонно врущих на каждом шагу; для ханжей и циников, расплодившихся в стране; для злодеев, проповедующих мир; для подонков, благословляющих всякого шарлатана, делающего деньги. И это еще не все. Десятый круг ада для трусов, для продажных писак, сочиняющих наукообразные книжонки, для тех душителей инакомыслия, для чистосердечных поклонников фривольных оперетт. Десятый круг ада для преступников от телевидения, для поклонников телевидения, для приверженцев азартных игр, для завсегдатаев кабаре, хлопающих артистам в ладоши, а потом теми же руками щупающих под столом собственные яйца. Для профессиональных лизоблюдов, расстилающихся перед сильными мира сего, для государственных чиновников, пребывающих на службе благодаря способности падать лицом ниц, когда нужно. Десятый круг ада для равнодушных счастливчиков, для тех, кто по знакомству всегда ухитряется занять тепленькие кресла. Светлого будущего нет и не может быть. Это страна наивных и безнадежно несчастных людей.

Не знаю, дошла ли до вас моя мысль. Мне безразлично, кем вы меня считаете — обиженным психопатом или чудаком, напрасно усложняющим жизнь. Мне смешны ваши суждения и желания. Единственное, что я требую от вас, — это понимания. Немного уважения, сеньоры, минута молчания в связи с происшедшей трагедией. Чуть-чуть сдержанности. Так-то вот…

На мосту через Парану я выкинул нож и кочергу. До воды было примерно сто метров.

— На такой глубине, при таком течении они никогда не найдут орудия убийств, — сказал я задорно.

Пусть полицейские потрудятся, чтобы служба не казалась медом. Ничто и никому не должно доставаться даром.

Грисельда предложила ехать до Посадас, где и переправиться в Энкарнасьон, дескать, мы могли бы пересечь Парагвай с юга на север и попасть в Бразилию через Пантанал или Корумбу, а там решить, что лучше — укрыться в Мату-Гроссу или, переправившись через Амазонку, рвануть сквозь Амапу на юг, к Гвинеям[15], и осесть в какой-нибудь хижине на берегу моря.

Я слушал Грис и спрашивал себя, сошла ли она с ума или просто развлекается, предлагая подобное кругосветное путешествие.

— За нами будут охотиться, как за косулями, — возразил я. — Если мы двинемся этим маршрутом, на нас непременно кто-нибудь наткнется. Что нам нужно, так это укрыться в каком-нибудь тихом местечке и на время затаиться.

— Ладно, поступим так, как ты хочешь. В конце концов, мне на все наплевать.

— Даже на своих дочерей?

Я почувствовал, как у нее сморщилась кожа на затылке, и увидел, что рот сложился в жестокую гримасу, возможно, непроизвольно.

— Они прекрасно обойдутся без меня, как и ты без суки, которая тебя породила, Альфредо, — холодно произнесла Грис. — Не хочу думать ни о каких родственных связях, вообще ни о каких связях. Я тебе все объяснила. Не доставай меня. Хватит. Баста.

Я смирился и начал прикидывать, как осуществить ее план. Первым делом следует поменять машину. Нынешней ночью это можно сделать только через турка Асада. Друг Антонио и Грисельды держал свой автомобиль в гараже Медицинской федерации Чако, в правлении которой состоял. Ночные сторожа знали меня. Скажи я им, что у меня срочное поручение от доктора Асада, они без звука вручили бы ключи. Я не смог сдержать улыбки при мысли о том, какую мину скорчит турок утром. Он как раз купил великолепный «ровер», очень дорогую и эксклюзивную модель. Его проклятия будут слышны аж в Ориноко.

Впрочем, в угоне чужой машины пока не было особой необходимости. Мы можем оказаться на границе через три часа, то есть до того, как пост у моста Посадас — Энкарнасьон получит приказ о нашем задержании. За всеми пограничными мостами наблюдает Национальная жандармерия, а жандармы, тоже взяточники, ненавидят провинциальных полицейских, потому что более глупые. Я снова усмехнулся, подумав о турке: он висел на волоске от личной трагедии.

— С чего это ты развеселился? — поинтересовалась сердито Грисельда.

— Не важно, — ответил я сухо. — Могла бы и сама стать повеселее, нам предстоит долгое путешествие.

— Ты мне угрожаешь, сеньор Смеющийся-сам-по-себе?

— Думай, что хочешь, но перестань злиться.

— А если мне нравится?

Не знаю, что со мной случилось, не спрашивайте. Я резко затормозил, и Грисельда, не успевшая пристегнуть ремень безопасности, ударилась о лобовое стекло. Когда она, возмущенная, повернулась ко мне, я врезал ей тыльной стороной ладони. А рука у меня очень тяжелая.

Клянусь, никогда в жизни я не бил ни ее, ни кого-либо другого. Я просто не сумел сдержаться.

Как и следовало ожидать, Грисельда, очнувшись, реагировала на насилие насилием. Как боксер, получивший неожиданный нокаут и знающий, что проиграет, если не ответит аналогичным ударом, а лучше двумя ударами, она с яростной бранью набросилась на меня. Мне удалось схватить ее за запястья, но не укротить. В какой-то момент она изловчилась и расцарапала мне правую скулу. Она совершенно распоясалась, и я вынужден был стукнуть ее кулаком по носу.

Раздался легкий хруст. Похоже, я сломал ей носовую перегородку. Она тихо охнула, словно испустила последний вздох, и отключилась. Нокаут.

Я некоторое время смотрел, как по лицу Грис расплывается огромный синяк, веки начали набухать, словно она целые сутки проплакала безостановочно. Тогда я глянул на себя в зеркало заднего вида и обнаружил, что по щеке течет тоненькая красная струйка. Стерев кровь носовым платком, я крепко сжал руль и устремил взгляд сквозь ветровое стекло. Я был в бешенстве, поэтому решил немедленно убить Грис. Время и место подходили как нельзя лучше: половина четвертого утра, вокруг никого. Почему я не сделал этого? Наверное, меня удержала любовь или то, что от нее осталось, не знаю. Я вдруг понял, что гнев — единственный по-настоящему неизбежный грех. Гнев слепой, неправедный. Когда человек видит, что оказался в тупике, он желает одного — смести все преграды, ринуться напролом, подобно бизону, чинить суд и расправу, будто сам Господь Бог. Человек, вышедший за пределы дозволенного, совершивший убийство, не в состоянии воспользоваться тормозами разума, он, повторяю, подобен животному, которое сметает проволоку и столбы заграждения, не обращая внимания ни на боль, ни на крики служителей, которое способно умереть в своем оголтелом порыве громить, громить и еще раз громить. Гнев — это бык, помешавшийся на разрушении, и я в тот момент был таким быком.