И если кто-нибудь из сидевших за столом отвечал на все эти излияния рассеянной улыбкой, Азария тут же разражался громким смехом и с новым воодушевлением продолжал свои попытки завязать отношения.

Ионатан налил две чашки кофе и протянул одну из них Азарии. Того это так растрогало, что он рассыпался в благодарностях, а затем обратился к Яшеку и Шимону:

— Невидимая рука вела нас, товарища Ионатана и меня, с первого мгновения. Нам предопределено было стать одной спаянной командой. С какой теплотой, с каким терпением, с каким… да… воспринял он мое появление на работе. А сколько в нем тонкости, сколько такта — ведь он никогда не говорит о себе самом…

— Оставь! — оборвал его Ионатан.

А Яшек сказал:

— В чем дело? Дай для разнообразия кому-нибудь хоть однажды сказать о тебе доброе слово.

Шимон-маленький достал из кармана измятую газету, поискал в ней и нашел спортивную страничку. Шапка на первой полосе газеты сообщала о коротком и жестоком танковом сражении на северной границе между войсками Израиля и Сирии. По меньшей мере три вражеских танка были подбиты и загорелись. Сожжены были также и землеройные машины, прокладывавшие отводной канал с целью лишить Израиль возможности использовать воды Иордана. На фотографии под шапкой был запечатлен командующий Северным округом среди улыбающихся солдат-танкистов в комбинезонах. Сам он тоже широко улыбался.

— Этому не видно конца, — заметил Яшек.

Шимон-маленький, не отрываясь от спортивной страницы, изрек каким-то шершавым голосом, в котором слышались нотки легкого омерзения, что, если бы от него оттащили русских, с арабами он уж как-нибудь справился бы: два-три хороших удара — и делу конец.

Яшек возразил, что все началось еще до того, как на арене появились русские, и уж наверняка будет продолжаться и после того, как в одно прекрасное утро русские вдруг поднимутся и уберутся восвояси.

А Ионатан, обращаясь скорее к себе, чем к собеседникам, произнес раздумчиво и негромко:

— Мы полагаем, будто все зависит только от нас. Не все зависит от нас. И Эшкол, глава нашего правительства, совсем не Наполеон. И вообще, не все зависит от нас.

И тут в разговор, как ураган, ворвался Азария. Он громоздил идею на идею, предсказывая дальнейшие шаги, очерчивая общую картину, понося политических комментаторов, отвергая по каким-то соображениям линию Бен-Гуриона, не принимая по совсем иным причинам линию Эшкола. Скупыми штрихами, призвав себе на помощь Ивана Карамазова и Свидригайлова, пытался он раскрыть перед собеседниками темную логику русских, доказывая, что славяне по глубинной своей сути — это люди, которые не остановятся ни перед каким препятствием морального порядка. В новом свете рисовал он и судьбу еврейского народа… Настойчиво добиваясь, чтобы Яшек слушал его со вниманием, Азария повысил голос, не замечая взглядов, которые бросали на него с соседних столиков. Он развивал какую-то туманную теорию, согласно которой следует различать стратегию и текущую политику, а также не путать эти две категории с национальной идеей, лежащей в основе любой цивилизации. Гневно клеймя всеобщую слепоту, Азария предсказывал, что в ближайшее время разразится война. Описывал, как резко могут повернуться события, и предлагал хитрые контрмеры. Выдвинул в свете всего сказанного два фундаментальных вопроса, на которые сам же и дал ответы.

В его словах сквозило какое-то безудержное, болезненное вдохновение, пронизанное нервной силой воображения. И, несмотря на странность этого незнакомца, сидевшие за столом слушали его внимательно, в какой-то момент Яшек несколько раз кивнул головой и произнес: «Верно, верно…» Это вызвало новый штурм со стороны Азарии, он заговорил о свойствах разума всегда отыскивать непреложное, о постоянных законах, лежащих в основе большинства явлений, ошибочно именуемых «случаем». Но вдруг заметил, что все уже давно покончили с завтраком и ждут, когда, хоть на мгновение, приостановится поток его лекции, чтобы встать и отправиться по своим делам. В ту же секунду Азария сбился посреди длинной фразы, в отчаянии повторил какое-то выражение, стремясь подчеркнуть его, неожиданно передумал, счел это выражение неудачным, попытался сконструировать его заново, но умолк и принялся стремительно доедать свой завтрак, чтобы, упаси Боже, не задерживать остальных. Он стал глотать, не пережевывая, давясь, едва ли не по три раза тыкая вилкой в каждую дольку нарезанных помидоров, которые как назло то и дело с вилки срывались.

Ионатан взглянул на него и, поняв, что Азария сконфужен и взволнован, почувствовал даже нечто похожее на сострадание. Улыбнулся и сказал спокойно: «Ты ешь потихоньку. Эти двое торопятся, потому что они еще не заработали даже на соль, которой посыпан их салат, но мы-то отлично справились с „катерпиллером“, и теперь у нас есть время. Ешь спокойно, не торопись».

А на улице серые струи воды продолжали проливаться на клумбы и лужайки, и без того уже насытившиеся влагой, в струях этих уже не было силы, они не низвергались диким потоком, а падали с равномерным стуком, глухим и настырным, вызывавшим ощущение какого-то неотвязного безумия.

Под вечер — а зимние ночи наступают рано, опускаясь внезапно, почти без сумерек, — постучался Азария Гитлин в дверь Римоны и Ионатана. Он принял душ, побрился, его вихры были приглажены с помощью воды, с собой он захватил гитару. Войдя, он тысячу раз извинился за то, что пришел без приглашения: он прочел в одном издании, что в кибуце отменены — и это правильно — все внешние проявления этикета. Хотя еще вчера секретарь кибуца, отец Ионатана, предложил ему зайти сюда — познакомиться. А тут выяснилось, что в его комнате, то есть в комнате, где его поселили, в бараке, где парикмахерская, там такая слабая электрическая лампочка, что даже книжку или газету ему, Азарии, не удается почитать, а тем более не может он предаться своему излюбленному занятию — не может писать. За дощатой перегородкой без остановки расхаживает от стены к стене какой-то странный человек, и по его шагам Азария способен догадаться, что человек этот пережил тяжкие удары судьбы. Он непрестанно бормочет отрывки из разных песнопений — вроде бы на иврите, но иврит этот не очень-то похож сам на себя. Хотел было Азария постучаться к нему, поглядеть, чем тут можно помочь, ибо, следуя своим принципам, всегда стремится прийти на помощь, но на этот раз он решил не делать этого, пока не посоветуется с товарищем Ионатаном. А тем временем его, Азарии, комната наполнилась тенями, и тени эти, не стоит скрывать, нагнали на него тоску. Вот и решил он в конце концов попытать счастья, придя сюда. Да, спасибо, он с удовольствием выпьет чашечку кофе. Старинная русская пословица гласит примерно следующее: человек одинок — сразу черт на порог. Это не точный, не дословный перевод пословицы, но, во всяком случае, рифму ему удалось сохранить… Он и в самом деле не мешает? Ну, если, с вашего позволения, это так, он обещает не причинять хлопот и не задерживаться здесь надолго. Гитару свою он захватил с собой, поскольку подумал, вдруг окажется, что Ионатан и его подруга любят музыку, тогда он с радостью исполнит для них две-три простые мелодии, а если возникнет соответствующая атмосфера, можно будет немного и попеть втроем. На его взгляд, у Ионатана и его подруги очень приятная комната. Он говорит «подруга», а не «жена» или «супруга», потому что слышал вчера от товарища Иолека, что именно так принято в кибуце, и, по его мнению, это звучит вполне достойно. Мебель проста и удобна, без каких-либо излишеств, и расставлена со вкусом. Уют так приятен усталому сердцу: они должны знать, что сердце его устало от одиночества. Он, как бы это сказать… Ну, в общем, у него нет друзей. Ни единого друга. В целом мире. И виноват в этом только он сам: до сего дня не знал и не старался узнать, как приобретают друзей. Но отныне все карты на стол, как говорится. Отныне он начинает новую страницу своей жизни. Извините, что он так многословен, чего доброго, Ионатан и его подруга подумают, что он ужасный болтун, и создастся у них отрицательное впечатление, явно ошибочное: по природе своей он человек молчаливый и замкнутый. Но с той минуты, как ступил на землю кибуца, ощутил он, что находится среди братьев по духу, и сердце его открылось. В любом уголке земли меж душами людскими пролегает пропасть, а здесь — тепло, деликатность, братство… Вот у него в кармане лежит удостоверение личности, но им не нужно, чтобы он, Азария, предъявлял документ, и вытаскивать его не стоило бы, если бы не лежал в нем еще с прошлой зимы засушенный цикламен. И цветок этот хотел бы он преподнести подруге его друга Ионатана. Пожалуйста. Прошу вас, не отвечайте мне отказом. Ведь это всего лишь скромный знак внимания.