Я уже был в Бове, когда во второй половине дня мне позвонил по телефону де Маржери, начальник дипломатического кабинета Поля Рейно. Вот что он мне сообщил: «Через некоторое время в Туре, в здании префектуры, начнется совещание между председателем Совета министров и Черчиллем, который только что прибыл с несколькими министрами своего кабинета. Я был об этом предупрежден тоже в последний момент. Хотя Вы и не получили приглашения, я хочу, чтобы Вы присутствовали. Бодуэн действует активно, и мне это очень не нравится».

Я выехал в Тур, встревоженный столь неожиданным совещанием, о котором премьер-министр счел нужным умолчать, хотя я и провел вместе с ним несколько часов. Во дворе и в кулуарах префектуры толпилось множество депутатов, чиновников, журналистов, съехавшихся за новостями. Шумная толпа напоминала хор античной трагедии, приближающейся к развязке. Я вошел в кабинет, в котором находились Поль Рейно, Бодуэн и Маржери. Был перерыв в заседании. Но как раз в этот момент в кабинет вошел Черчилль и его коллеги. Маржери успел сообщить мне, что английские министры совещались в парке, подготовляя ответ на следующий вопрос, поставленный французами: «Согласна ли Англия с тем, чтобы, вопреки соглашению от 28 марта 1940, запрещающему сепаратное заключение перемирия, Франция запросила у противника, на каких условиях он готов прекратить военные действия?»

Черчилль опустился в кресло. Лорд Галифакс[93], лорд Бивербрук[94], сэр Александр Кадоган[95], а также сопровождавший их генерал Спирс[96] заняли свои места. Наступила минута тягостного молчания. Наконец английский премьер заговорил по-французски. Монотонно и грустно, держа сигару в зубах и мерно покачивая головой, он начал с выражения своего личного сочувствия, сочувствия своего правительства и своего народа по поводу постигшей Францию судьбы. «Мы вполне сознаем, — сказал он, — то положение, в котором находится Франция. Нам ясно, что вы не видите выхода из тупика. Наши дружеские чувства к вам остаются неизменны. Можете быть уверены, что в любом случае Англия не прекратит борьбы. Каковы бы ни были условия и где бы нам ни пришлось вести борьбу, мы будем сражаться до конца, даже в том случае, если вы оставите нас одних».

Касаясь перспективы перемирия между французами и немцами, которая, как я полагал, приведет его в негодование, Черчилль, напротив, выразил по этому поводу сочувственное понимание. Но, перейдя к вопросу о военно-морском флоте, он неожиданно проявил исключительную требовательность и стремление к полной ясности. Нет никакого сомнения в том, что английское правительство до такой степени боялось передачи французского флота в руки немцев, что оно было склонно, пока еще не поздно, освободить нас от условий, вытекавших из соглашения от 28 марта, лишь бы получить гарантии относительно судьбы наших кораблей. Фактически именно такой вывод напрашивался из этого ужасного совещания. Прежде чем покинуть зал, Черчилль, кроме того, настойчиво попросил, чтобы Франция в случае прекращения борьбы предварительно передала Англии всех 400 военнопленных немецких летчиков. Это сразу же было ему обещано.

В сопровождении Поля Ренно англичане перешли в соседнюю комнату, где находились председатели обеих палат, а также многие министры. Здесь царила совершенно иная атмосфера. В частности, Жанненэ, Эррио, Луи Марен говорили только об одном: о необходимости продолжать войну. Я подошел к Полю Ренно и несколько возбужденным тоном спросил: «Неужели Вы согласитесь на то, чтобы Франция запросила перемирия?» — «Конечно, нет! — ответил он. — Но необходимо повлиять на англичан, чтобы добиться от них более широкой помощи». Принять этот ответ всерьез, разумеется, я не мог. После шумного прощания во дворе префектуры все разошлись, и я, совершенно подавленный, возвратился в Бове. Тем временем председатель Совета министров послал телеграмму президенту Рузвельту. Он умолял его оказать нам помощь, давая понять, что в противном случае для нас все будет кончено. Вечером Поль Рейно заявил по радио: «Если для спасения Франции должно совершиться чудо, я верю в это чудо».

Я не сомневался в том, что дело уже идет к развязке. Если комендант осажденной крепости поговаривает об ее сдаче, то уже можно с уверенностью сказать, что дни крепости сочтены. Точно так же и Франция шла к капитуляции, поскольку глава французского правительства официально признавал, что такая возможность не исключена. Дальнейшее пребывание в составе кабинета, при всей скромности моего поста, становилось для меня невозможным. Однако ночью, как раз в тот момент, когда я уже собирался направить письмо с просьбой об отставке, Жорж Мандель[97], предупрежденный об этом начальником моей канцелярии Жаном Лораном, вызвал меня к себе.

В кабинет министра внутренних дел ввел меня Андре Дьетельм. Мандель говорил со мною серьезно и решительно, что произвело на меня впечатление. Так же как и я, он был убежден, что отстоять независимость и честь Франции возможно лишь продолжая войну. Именно исходя из этих национальных интересов, он и рекомендовал мне не покидать занимаемого поста. «Как знать, — сказал он, — может быть, в конце концов мы все-таки добьемся переезда правительства в Алжир?» Он мне рассказал о том, что произошло после отъезда англичан в Совете министров, где возобладал дух решимости, хотя Вейган и устроил там целую сцену. От Манделл я узнал, что как раз в тот самый момент, когда мы беседовали, первые немецкие части вступали в Париж. Затем, говоря о будущем, Мандель добавил: «Во всяком случае, мировая война только начинается. Вам, генерал, еще предстоит выполнить большие задачи. Причем среди всех нас Вы имеете преимущество человека с безукоризненной репутацией. Стремитесь лишь к тому, чтобы действовать в интересах Франции, и помните, что, если к этому представится случай, Ваша нынешняя должность сможет Вам многое облегчить». Должен сказать, что этот довод убедил меня повременить с моей отставкой. По всей вероятности, именно благодаря этому и стало практически возможным то, что мне удалось сделать в дальнейшем.

14 июня правительство переезжает в Бордо. Я простился с моими хозяевами Ле Прово де Лонэ. Вместе со всеми членами семьи, которые не были мобилизованы, они решили не покидать своего дома, где и оставались во время отступления наших войск, а затем в период оккупации. После мучительной поездки по заполненной беженцами дороге я к вечеру прибыл в Бордо, в штаб военного округа, где должна была находиться резиденция Поля Рейно. Там я застал Марке — мэра города и депутата. Мне первому он сообщил о содержании обескураживающего заявления, которое он собирался сделать премьер-министру.