– Что? – повторила Ирочка, судорожно поправляя растрепавшуюся прическу. Правда, от Ирочкиных усилий она еще больше растрепалась.

– А то, что он скрывается. Прячет что-то, и очень серьезное, потому как из-за несерьезного настолько жизнь не рубят.

Прав Лешка? Или не прав? А что, если Тимур преступник? Международного класса, из тех, кого Интерпол разыскивает?

– Дальше, откуда у него деньги? Они тоже не приходят извне. А у него просто деньги. Счета. И не именные счета, странно, да?

Лешка остановился, посмотрел строго и велел:

– И поэтому ты мне все сейчас расскажешь. Вот сядешь и расскажешь. Ясно?

Ирочке ничего-то ясно не было, но она кивнула. И позволила себя усадить, и даже заказ сделала, и кофе пила, разглядывая поверх Лешкиной головы влажную зелень парка, который начинался сразу за кафе. Парк был некрасивым, жалким по весне, с проплешинами земли на газонах, с грязными дорожками и мутными лужами, с облезшими за зиму скамейками да столбами фонарей, частью разбитых. Парк ждал настоящего, долгого тепла, чтобы выпустить на волю мягкую зелень первых листьев и тонких березовых сережек, а потом, осмелев, и вовсе укрыться в сиреневом да жасминовом цвете. Запустить аттракционы и дискотеки, раскрыть для торговли летние домики...

– Ирка, ты не думай, что теперь просто так от меня отделаешься, – Лешка ущипнул за руку, и Ирочка, ойкнув, разлила кофе на пластиковую скатерть. И немного на джинсы. Жаль, новенькие, из купленных Тимуром по его, Тимуровой, очередной прихоти. Наверное, она тоже покажется Лешке странной.

– Ну я не знаю, чего ты хочешь! Да, он такой... ну не такой, как ты или я. Или мои вот. Он сам по себе, понимаешь?

Лешка подпер подбородок рукой и, конечно же, влез локтем в кофейную лужу.

– Он... он просто живет. Живет и никому не мешает.

– А ты знаешь, что Чикатило дважды задерживали и дважды отпускали?

– Что? Да какое это имеет отношение?!

– Никакого. А еще, по статистике, большинство маньяков, состоявшихся маньяков, регулярно реализующих потребность в насилии, внешне весьма успешно социализированы. Мимикрия.

– Да... да по какому праву! – Ирочка решила вскочить и хлопнуть по столу кулаком, но потом подумала, что такое поведение будет еще более глупым, чем Лешкины домыслы. Да и не подействует оно. – Только потому, что у него прошлого нет? А вот есть! Есть! Мы... мы позавчера ездили в «Последнюю осень». Дом для престарелых такой, знаешь?

– Рассказывай.

Пришлось рассказывать, а Лешка – какой-то другой, совершенно незнакомый Ирочке Лешка – слушал, задавал вопросы, потом снова задавал и снова. Он точно допрос вел.

И Ирочка казалась себе если не преступницей, то, уж во всяком случае, сообщницей.

– И говоришь, старуха называла его Маратом? – Лешка, сняв очки, принялся тереть их о рукав куртки. – Маратом, а не Тимуром?

– Старуха чокнутая.

– Возможно, – не стал спорить Лешка. – А возможно, она более нормальная, чем ты или я. Посмотрим...

Лавка стояла на самом краю бетонного блока. За ним начинался тяжелый мокрый ельник, а впереди лежали накатанные до блеска рельсы на лесенке из старых шпал. Чуть дальше железнодорожная насыпь сползала, растекаясь смесью глины и холодной воды. Ближе к лету она просохнет, окаменеет, прорастет крохотными трещинами, сквозь которые пробьется пыльная придорожная зелень.

Ближе к лету воздух пропитается запахами смолы и хвои, земляники и дыма от костров. Ближе к лету перрон оживет, заполнится суетливыми дачниками, неторопливыми грибниками с плетеными корзинами и подвязанными к поясу пакетами, любительницами ягод с пластиковыми ведрами и любительницами «дикой» природы с восторгом в очах.

Ближе к лету.

Сейчас на перроне было пусто. Вяло звенел над ухом первый комар, но не решался сесть на кожу, присматривался к Тимуру, решая, стоит ли пить его кровь.

Не стоит.

– Ну что, так и будешь молчать, – осведомился Марат, срывая тонкую былинку, которую он тотчас сунул в рот. – Молчание, конечно, золото, но право слово, скучно же!

Он лег на лавку, закинув ногу за ногу, полюбовался на кроссовки, покрытые толстым слоем рыжей грязи, и прицокнул:

– Вот же... выбрасывать придется. Или сжечь. Как ты думаешь, что лучше?

Под поезд броситься. Дождаться, пока он, утомленный дорогой, убаюканный обычностью маршрута, покажется вдали, пока минует купину берез и темное болотце, замедлит ход, равняясь с бетоном, готовясь с шипением распахнуть двери, и нырнуть на рельсы.

– Дурак ты, – беззлобно отозвался Марат, пережевывая траву. – Дурак и псих.

И трус, потому что никогда не решится на самоубийство. Пробовал. Резал вены, глотал таблетки, стоял на стуле, предаваясь созерцанию крученой петли. Ходил по парапету крыши, мечтая споткнуться, потому что знал – на роковой шаг духу не хватит.

И сейчас тоже. Тимур в мелочах представлял себе прыжок под поезд, собственную смерть, которая, наконец, принесет избавление, пусть и через боль, через рваные раны и раздавленную плоть. Представлял ужас и злость машиниста, крики пассажиров, разборки... похороны, в конце концов.

Все представлял, но ничего не мог.

– Вот именно, что ты ничего-то не можешь, – Марат сковырнул с кроссовки глиняный комок. – Ты тряпка, Тим. Без меня тебе не выжить. Представь, что бы тебя ждало? Ладно, универ, а потом? Должность инженера? А кому они нужны, инженеры? Значит, улица, значит, попытки бизнеса и неприятности, потому что бизнеса без оных не бывает. В итоге минус бизнес, плюс водка... и смерть от цирроза. Или от ножа в брюхе. Или...

– Заткнись!

Марат заткнулся, руки за голову сунул, воззарился на синее небо и, пролежав пару минут молча, засвистел по-соловьиному. Умеет он, чтобы с переливами. Скорей бы поезд.

– Как ты думаешь, блондиночку уже нашли? – Свист Марату в скором времени надоел. – Я думаю, нашли. Посмотреть бы... а сиделку раньше обнаружат, только вот сопоставят ли? Нет, я понимаю, что когда-нибудь сопоставят...

– Почему не Цилю? – этот вопрос мучил Тимура со вчерашнего дня. – Почему не ее? Она же опасна, а не... девушка.

– Во-первых, – Марат явно обрадовался возможности поговорить, сел, скрестив ноги, и траву, в конец измочаленную, выплюнул. – Во-первых, девушка красивше. Нет, ну тут, конечно, на специфический вкус, если в целом, а вот когда со старушкой сравнивать, то девушка со всех сторон красивше. А во-вторых, ты же тетку любишь. Нет, я, хоть убей, не понимаю, за что ты ее любишь, но любишь ведь! А я люблю тебя. Я не хочу делать тебе больно, Тимур. И чем раньше ты это поймешь, тем легче нам с тобою жить будет.

Вдали загудело; упруго завибрировали рельсы, выдавая приближение поезда, и Марат вскочил:

– Ну ладно, я пошел. А ты смотри, нормально чтоб добрался. Не делай глупостей, братишка. Лады?