— Я жду весточки от Скарлатти. Прости, что я ничего тебе не говорила, Аннина! Я понимала, что тебе попало бы за это куда больше, чем мне.

Мне и в голову не приходило, что Франц Хорнек может передать мне записку через кого-нибудь. Сколь умудренной в житейском смысле была Клаудия по сравнению со всеми нами! Она аккуратно развернула тонкую бумажку, разгладила ее на постели, а затем поднесла к пламени свечи — и тут встретила мой взгляд:

— Там ничего не написано — nichts![40]Там всего-навсего…

— Шоколад! — сказала я, развернув свой пакетик.

В глазах Клаудии блеснули слезы, но у меня рот наполнился слюной: в те времена шоколад был для нас изысканнейшим из лакомств. Родители Клаудии иногда присылали ей шоколадные конфеты, и я просто преклонялась перед ее щедростью, когда она охотно ими делилась.

Ничто, я уверена, не в состоянии так приблизить живое существо к райскому блаженству, как вкус шоколада. Теперь, когда я снискала некоторую славу, мне время от времени доводится баловать им себя. Но в отрочестве я готова была навеки отречься от царствия небесного за одну возможность вкушать это яство. Шоколад — единственная из земных радостей, которую бы я не променяла на все посулы вечного райского блаженства.

Я внимательно рассмотрела конфетку. По размеру она была такой, что внутри поместилась бы только самая маленькая из диковинных русских куколок, что носит с собой Ревекка, — та, что не больше фасолины. Которую нельзя открыть, вдруг подумалось мне, и сердце мое сжалось.

Пока гостинец Клаудии плавился у нее в кулаке, я приоткрыла рот и положила сласть на язык с благоговением причащающейся, принимающей гостию. Я твердо решила смаковать ее как можно дольше. Шоколад за щекой постепенно таял, понемногу распространяя во рту свое волшебство, а язык мой осторожно прикасался к конфете, пытаясь дознаться, состоит ли она сплошь из шоколада или скрывает некую начинку. Внешняя оболочка постепенно истончалась, и сквозь нее проступало ядро — вытянутое, с заостренными концами. Оно сразу вызвало у меня знакомые воспоминания.

Я тщательно обсосала с начинки шоколад — никогда еще сласть не казалась мне столь горькой. Я выплюнула остаток конфеты на ладонь и не захотела поверить своим глазам: это была всего лишь миндалинка. Тогда для пущей уверенности я разгрызла ее.

Клаудия к тому времени уже лила слезы по поводу задержавшихся в пути указаний от возлюбленного, а я удрученно взирала на половинки миндального ядрышка. В это мгновение наши глаза встретились — мы прыснули со смеху и, раз начав, уже не могли остановиться.

Степень близости людей ко мне я измеряю их способностью смешить меня до изнеможения. Мы так давились смехом, боясь расхохотаться в полный голос, что еле дышали, и скрещивали ноги, чтобы не обмочиться. Когда же Клаудия кашлянула и испустила ветры, мы обе свалились с кровати, опрокинув свечу.

Я до сих пор удивляюсь, каким чудом старая келья сестры Челестины тогда не занялась пламенем.

В то время все вокруг меня было словно накалено. В самых заурядных событиях повседневной жизни я видела знаки и знамения, воображая, что все они имеют ко мне отношение. Я страдала от вымышленных обид, и любое осуждение слышалось мне в десять раз громче, чем похвала. Я была столь неразрывно связана со своими подругами, что не могла представить, как у жизни хватит решимости разлучить нас. Я была совершенно наивна.

Ближе к концу репетиций Ревекка принесла на примерку наши сметанные на живую нитку платья — и привела с собой ученика. Воспитанницы тут же принялись хихикать и перешептываться, потому что подмога, несмотря на женоподобность и жеманность в обращении, имела несомненное отношение к мужскому полу.

Это был безобидный на вид юноша тонкого и хрупкого телосложения. Коже на его лице могла позавидовать любая из нас.

Ни для кого не было секретом, что мальчиков из разных приютов иногда отдавали в ученики к портным, и на первых детских уроках — еще до того, как figlie di coro отсеивались от figlie di comun, — мы все, девочки и младшие мальчики, вместе учились не только читать и считать, но также и шить, и прясть.

Только когда Ревеккин помощник с полным ртом булавок, присев на корточки, занялся моим подолом, я разглядела в его глазах озорные искорки и прижала ладонь к губам, чтобы не рассмеяться вслух.

— Сильвио, ты? — шепотом воскликнула я.

— Ш-ш! Да-да, я знал, что увижу тебя здесь. Я слышал, что ты теперь в coro. Какая ты хорошенькая, Аннина!

— Вовсе нет!

— Скажешь тоже! Хотел бы я иметь такие глазищи — и такую милую попку!

Я не смогла удержаться от смеха, и Ла Бефана, которая надзирала за примеркой, полыхнула на меня взглядом и громким отчетливым голосом объявила, что всякая лишняя болтовня исключается. Ревекка повернула мне голову набок и вытянула мою руку вдоль тела, чтобы уточнить длину рукава.

— Что, вы в детстве играли вместе? — спросила она, наклонившись совсем близко.

Я понимала, что должна быть благодарна ей за конфету, но мне было обидно, ведь Ревекка нечаянно подала мне надежду — и тут же ее лишила. Я кивнула, не ответив даже улыбкой, которую она явно ждала.

Мы с Сильвио прежде сидели вместе на всех уроках, пока меня не забрали из группы comun и не сделали iniziate. Кажется, так давно это было! Потом его и вовсе отослали из приюта — как и всех мальчиков-подкидышей, достигших десятилетнего возраста. Выходило, что мы не виделись четыре года — ничтожный срок для любого взрослого, но для меня тогдашней равный целой жизни.

Сильвио был у нас королем лицедеев: он так похоже изображал любого из учителей, что мне не раз попадало за хохот в самые неподходящие моменты.

Я с тоской проводила его взглядом, когда он закончил подгибать мне подол и двинулся дальше вдоль вереницы ожидающих своей очереди девочек. Однако он исхитрился кинуть мне взгляд на прощание. Даже с булавками во рту состроил мину, в точности воспроизводящую Ла Бефану в ее гневном раже, так что я, как бывало прежде, рассмеялась. Правда, мне удалось выдать этот всплеск веселья за стон.

— Тебе плохо, Анна Мария? — обратилась ко мне Ла Бефана, как мне показалось, с надеждой.

Я кивнула, отчаянно кусая нижнюю губу, поскольку Сильвио незаметно для остальных продолжал строить рожи.

— Тогда тебе надо в лечебницу!

Сильвио послал мне воздушный поцелуй, а я, вспомнив наши былые шуточки, показала пальцем на свой зад.

Я очень надеялась повидаться с ним снова, и, к счастью, уже на следующей неделе нам на примерку принесли почти готовые роскошные платья из красной тафты. Я подготовилась загодя: когда Сильвио начал пришнуровывать мне рукава, я сунула ему в руку записку. Прекрасный актер, он и глазом не повел, а послание мое оказалось у него в кармане так быстро, что никто и не заметил.