Впрочем, тут мы опять выходим не только на фольклорного и литературного персонажа, но и на реального человека, жившего давным-давно. Да-да, не удивляйтесь: героя многочисленных анекдотов, распространенных по всему мусульманскому миру, от Мавритании на востоке до Индонезии на западе, вовсе не следует считать исключительно плодом народного творчества.

Впрочем, он не единственный: вспомним Василия Ивановича Чапаева или даже Владимира Ильича Ленина. Кстати, образ первого прошел эволюцию, сходную с эволюцией Ходжи Насреддина: реальный человек стал героем литературного (и кинематографического) произведения, затем попал в анекдоты, а потом, на новом этапе, вновь оказался героем литературным («Чапаев и Пустота» Виктора Пелевина), но уже несущим черты фольклорного, анекдотического героя.

Образ Насреддина в замечательных книгах Бориса Привалова и Леонида Соловьева точно так же представляет собой развитие фольклорного персонажа, мало похожего на своего реального прототипа, который жил почти семьсот лет назад.

Подлинный Насреддин был учителем (а возможно, еще и судьей), очень образованным и очень веселым человеком. Он родился в 1208 году (605 году Хиджры) в селении Хорту, близ города Эскишехир, а умер в 1284 году (683 году Хиджры) в городе Акшехир, в возрасте семидесяти шести лет. Его могила находится в Акшехире. На надгробии, правда, фигурирует дата «386 год Хиджры», а это означает 993 год по христианскому календарю. Говорят, будто дату на могиле нужно читать наоборот: не 386, а 683.

Скорее всего эта могила имеет такое же отношение к подлинному Ходже Насреддину, как, например, «камера» в замке Иф к Эдмону Дантесу. Да и вряд ли при жизни почтенному Насреддину пришлось испытать хотя бы сотую долю тех приключений, которые приписывала ему народная молва в течение столетий. Но что-то же, наверное, было! Просто так стать героем анекдотов обыкновенному человеку нелегко. Нужно обладать многими качествами, сумма которых встречается не так часто. Некоторые из этих качеств остроумного и находчивого турецкого судьи — достопочтенного Ходжи Насреддина — перешли к дальнему потомку вместе с «турецким подданством». Если вспомнить, как Бендер лечил от кошмарных снов Хворобьева или как, по его же словам, ему довелось побывать в роли Христа и даже накормить пятью хлебами пять тысяч страждущих, если вспомнить религиозный диспут с ксендзами, родство это вспоминается почти сразу.

А еще, как мне кажется, Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-бей вполне может претендовать на пусть и дальнее, но все же, родство с Карлом Фридрихом Иеронимом фрайхерром фон Мюнхгаузеном, великим выдумщиком и просто веселым, остроумным и никогда не унывавшим человеком.

В 1744 году в Риге царило большое оживление. Здесь ожидали санный поезд юной пятнадцатилетней принцессы Софии Фредерики Августы Ангальт-Цербстской, дочери Цербстского герцога и невесты цесаревича Петра. Впоследствии этой девушке суждено было войти в мировую и российскую историю под именем императрицы Екатерины II.

Официально, конечно, ожидали не знатных особ, а неких уважаемых иностранок — юная принцесса и ее мать, Иоганна Елизавета, путешествовали инкогнито. Но в действительности, разумеется, известно было всё и всем. Путешественниц должен был встречать почетный караул из солдат расквартированной здесь первой роты Брауншвейгского кирасирского полка. Командовал ротой и караулом молодой офицер этого же полка, двадцатичетырехлетний поручик барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен. Наш герой. Так и хочется сказать вслед Григорию Горину: «Тот самый Мюнхгаузен». Потому что именно тот самый, великий выдумщик (не будем использовать слово «враль», ибо барон никогда не врал — он фантазировал, да и то не всегда). Уроженец нижнесаксонского города Боденвердера. Затем он же командовал эскортом из двадцати кирасиров с трубачом, который провожал высоких гостей через три дня из Риги в Санкт-Петербург.

До нас дошли записки Екатерины Великой, но — увы! Царственная писательница начинает свои воспоминания с прибытия в Москву, поэтому мы не знаем, произвел ли на нее впечатление статный молодой офицер. На ее мать — да, произвел. Впрочем, не только поручик, командовавший эскортом, но и весь эскорт — статные, красивые солдаты лучшей в кирасирском полку отборной роты (лейб-кампании). Что Иоганна Елизавета не замедлила записать в своем дневнике.

О внешности барона Мюнхгаузена мы вполне можем судить по копиям с его единственного портрета, написанного художником Г. Брукнером (правда, несколько позже — в 1752 году). Вот он перед нами — высокий, румяный, в весьма идущем ему кирасирском мундире, черненой кирасе, черной треуголке с золотым галуном. Прибавим еще и то, что в кирасиры вообще набирались рослые, физически крепкие молодые люди — все-таки специфика службы в тяжелой кавалерии обязывала.

Но, повторяю, мы не знаем, какое впечатление произвел молодой офицер на будущую императрицу. Как, впрочем, не знаем, какое впечатление произвела юная и не очень богатая немецкая принцесса на своего земляка. Хотя…

«Медвежьи шкуры я отослал русской императрице — на шубы для ее величества и для всего двора. Императрица выразила свою признательность в собственноручном письме, доставленном мне чрезвычайным послом. В этом письме она предлагала мне разделить с ней ложе и корону. Принимая, однако, во внимание, что меня никогда не прельщало царское достоинство, я в самых изысканных выражениях отклонил милость ее величества. Послу, доставившему письмо императрицы, было приказано дожидаться и лично вручить ее величеству ответ. Второе письмо, вскоре полученное мною, убедило меня в силе владевшей ею страсти и в благородстве ее духа. Причина последней ее болезни — как она, нежная душа, соблаговолила пояснить в беседе с князем Долгоруким — крылась исключительно в моей жестокости»[39].

При всей анекдотичности этого «свидетельства» можно предположить, что скорее София Фредерика произвела достаточно сильное впечатление на поручика фон Мюнхгаузена — настолько сильное, что на склоне лет он нафантазировал себе страсть императрицы к собственной персоне… Да, что и говорить, юная невеста цасаревича потрясла воображение молодого барона. И это при том, что именно в 1744 году барон связал себя узами брака — женился на Якобине фон Дунтен, дочери своего друга рижского судьи Георга Густава фон Дунтена. Венчание состоялось в деревне Пернигеле (Лиепупе) под Ригой, в старой церкви, развалины которой можно видеть и сегодня. Забегая вперед, скажем, что брак Мюнхгаузена оказался счастливым: барон и баронесса прожили в мире и согласии сорок пять лет. Омрачало семейное счастье лишь отсутствие детей…

Как же оказался в России молодой отпрыск старинного нижнесаксонского рода? Да очень просто. В 1735 году юный барон поступил на службу в пажи к владетельному герцогу Брауншвейг-Вольфенбюттельскому Фердинанду Альбрехту II. Брат герцога Антон Ульрих Брауншвейгский с 1733 года находился в России. Тогдашняя русская императрица Анна Иоанновна пригласила его для создания в русской армии тяжелой кавалерии — кирасирских подразделений. В придачу к тому он стал женихом Анны Леопольдовны. Анна Леопольдовна, крестница русской императрицы, была дочерью Екатерины Иоанновны, старшей дочери царя Ивана V Алексеевича, и герцога Мекленбург-Шверинского Карла Леопольда. Таким образом, молодой герцог Брауншвейгский оказался женихом внучки старшего брата и соправителя Петра I.