* * *

В центре паутины сидит пожилой человек с зачесом-переплюйчиком и резким, слегка гнусавым тенором. Он сидит за большим дубовым столом, смотрит на собеседника поверх очков и на протяжении всего разговора не перестает играть с массивным перстнем-печаткой на левом мизинце. На верхней площадке перстня вместо гравировки фамильного герба или инициалов виднеется миниатюрный портрет какого-то гуру в рубиновом обрамлении. А может быть, это портрет самого обладателя перстня. Изрытое оспинами лицо, на котором написано: проходимец. Несколько секунд он изучает меня, поглаживая свое кольцо, затем откидывается в кресле и заводит речь, которую, по-видимому, произносит уже много лет:

– Итак, вы хотите заниматься лучевой терапией. Вам повезло. Я – один из лучших в мире специалистов. Это я первым начал применять брахитерапию в лечении рака простаты, я ввел дистанционную загрузку источника. У меня учились все, кого вы считаете светилами. Вам повезло. Я возьму вас к себе в отделение и подарю вам свою книгу.

Этот разговор произошел в Манхэттене восемь лет назад. Человека, отрекомендовавшегося изобретателем брахитерапии, звали Дандаюдхапани Аппани. С минимальными поправками его хвастливая речь могла бы быть адресована и пришедшему на прием больному: «Итак, вы хотите вылечиться от рака. Вам повезло… Я возьму вас к себе в пациенты и подарю вам свою книгу». И действительно, в течение следующих четырех лет мне, ассистенту прославленного доктора Аппани, приходилось слышать подобные преамбулы изо дня в день. Всегда одна и та же кондовая самореклама. Так продают залежалый товар на восточном базаре или предлагают невостребованные услуги по ремонту компьютеров. Но, как ни странно, взыскательную клиентуру Верхнего Ист-Сайда не отпугивали ни его беззастенчивое бахвальство, ни хамовато-неловкая манера общения, ни ломаный английский с сильным индийским акцентом, который бывало трудно понять. От пациентов-ВИПов не было отбоя. Да и сам я, хотя во время собеседования Аппани показался мне форменным прохиндеем, все же пошел к нему в отделение и провел там четыре года ординатуры. Своего мнения о нем я за это время не изменил, но о выборе ординаторской программы нисколько не жалею: я приобрел там опыт, о котором мог только мечтать.

Индийцы в отделении Дандаюдхапани Аппани делились на родичей и остальных, причем количество первых значительно перевешивало. Хлопотливая врачиха Прасад и ее неповоротливая медсестра Раджни; прекраснодушный, но выживший из ума восьмидесятилетний физик Дамарсингх и его помощник Картхик, тоже числившийся медицинским физиком, хотя по образованию он был, кажется, зоотехником; администратор Вемпати, дозиметрист Паван, санитар Химаншу – все они приходились родственниками нашему начальнику. Но были и другие, не состоявшие в родстве или свойстве с боссом, и на этих других держалось все отделение.

Нанимая человека на работу, доктор Аппани говорил без околичностей: «Мне не нужны выпускники Гарварда, мне нужны подчиненные, которые будут меня слушаться». Казалось бы, по такому принципу можно набрать только бездарей-подхалимов. Но – то ли провозглашенный им критерий отбора на самом деле не был главным, то ли срабатывало чутье, которое у Аппани и вправду было блестящим. Во всяком случае, среди тех, кого он выбрал из числа не-родственников, было немало превосходных врачей. Например, мой друг Прашант или директор нашей ординаторской программы Маниш Шарма. Если я что-то и понимаю в онкологии, то во многом благодаря им, Прашанту и Шарме. Сам же Аппани, как прустовский доктор Котар, обладал незаурядной клинической интуицией, компенсировавшей отсутствие многого другого. Когда-то он действительно что-то открыл и разработал, но это было тридцать лет назад, и с тех пор его усилия были целиком направлены на зарабатывание денег и заботу о многочисленной родне, а медицина отошла на задний план. И все же Аппани был далеко не худшим начальником. При всем фанфаронстве, надувательстве и кумовстве, которые так бросались в глаза, в нем было неподдельное добросердечие – это тоже сразу чувствовалось, и, возможно, в этом был залог его многолетнего успеха: как известно, люди склонны прощать жулику его жульничество, если верят, что в глубине души он – добрый малый.

Заявив, что ему нужны подчиненные, которые будут его слушаться, Аппани, однако, не думал править железной рукой. Напротив, он предоставлял своим ассистентам полную свободу действий и только бедному Прашанту не давал спуску. Но в том была вина самого Прашанта: вундеркинд, наделенный фотографической памятью, он уже на первом году ординатуры знал о лучевой терапии больше, чем многие из профессоров, и не упускал случая продемонстрировать свои недюжинные познания, прилюдно указывая старшим на их ошибки. Разумеется, такое зазнайство не могло понравиться заведующему.

– Как тебе кажется, в чем твой главный недостаток? – спросил Аппани, залучив Прашанта к себе в кабинет после утреннего консилиума.

– Не знаю… В чем?

– В том, что ты ведешь себя не так, как подобает ординатору первого года. Подумай над этим и постарайся исправиться.

После этой отповеди Прашант проникся к начальнику внезапным уважением: «Другой бы на его месте выгнал меня взашей, а Аппани только сделал замечание, да еще в довольно мягкой форме. Такое отношение надо ценить. Хоть он и проходимец, но, в общем, наверное, неплохой мужик. Постараюсь впредь держать себя в узде». Как и следовало ожидать, стараний Прашанта хватило ненадолго. Но мало-помалу завотделением и выскочка-ординатор притерлись друг к другу, и на ужине, который устроили в честь нашего выпуска, Аппани во всеуслышанье заявил, что мы с Прашантом – его лучшие ученики. Правда, зачислить нас в штат младшей профессуры он отказался, но на то была веская причина: госпиталь выделил онкологическому отделению всего одну ставку, и Аппани счел нужным придержать это место для своего зятя Рудры, который должен был закончить ординатуру годом позже нас. Зато после того, как я перешел в другой госпиталь, расчистив дорогу для зятя, Аппани несколько раз направлял ко мне пациентов, рекомендуя меня как своего лучшего ученика. Подозреваю, однако, что звания «лучшего ученика» из уст Аппани удостоились не только мы с Прашантом.

«Человек-паук» – так в свое время окрестил нашего заведующего непочтительный Прашант. Дело в том, что несколько лет назад Аппани получил «Падма Шри», одну из главных правительственных наград Индии, за вклад в медицину. Узнав об этом, Прашант воспылал праведным гневом: «Как мог человек, который последние тридцать лет только и делает, что пускает всем пыль в глаза, получить „Падма Шри“? Это как если бы нашему зоотехнику Картхику дали Нобелевскую премию по физике!» Между тем толки о высокой чести, которой был удостоен завотделением, все не смолкали. Газеты пестрели фотографиями Аппани в обнимку с Викрамом Сетом[26] и другими лауреатами. Будто бы нарочно, чтобы позлить моего друга, к нам в ординаторскую звонили индийские журналисты, желавшие разузнать во всех подробностях о трудах и днях шри Аппани. Что еще за Шри Аппани? Прашант объяснил: «Шри» – уважительная приставка к имени. Что-то вроде английского «мистер». Шри Аппани, Аппани-джи или, как говорят бенгальцы, Аппани-бабу. Но мало кто знает, что «шри» – это еще и санскритское слово, означающее «паук». И, кстати, город Шрикалахасти в штате Андхра-Прадеш, откуда родом Аппани, назван в честь трех священных животных, подручных бога Шивы: шри (паук), кала (змея) и хасти (слон). Так что же получается, они просят к телефону паука Аппани? «Вот именно, – захохотал Прашант, – Человек-паук! Шри Аппани из Шрикалахасти!»