— Китаец один, доктор. Он меня спас после штурма Бейджина.

— Спас? Китаец?

— Да. — Нормальный цвет лица постепенно возвращался к генералу. — Двойное ранение — пулей и стрелой. Стрела отравленная — все тело горело. Был бы рядом пистолет — застрелился бы.

— Это же грех какой!

— Евгений Александрович, нам никогда не узнать о боли того, что знают о ней китайцы. Я думаю, Лун Ван был среди мятежников, а когда понял, что восстание обречено, решил спасти себя и семью, взяв на излечение русского офицера. Так это было или нет, от старого хитреца правды добиться не удалось, но впоследствии причин жаловаться на него мы не имели. Он — великий доктор и великий мастер воинских искусств. Мы с ним подружились. Он лечил все русское посольство на протяжении нескольких лет, во всяком случае, покуда я был там помощником военного агента. Кроме того, вместе со своими тремя сыновьями и дочерью обучал меня рукопашному бою… Сейчас бы он мне очень не помешал, — вздохнул Згурский. — Дело вот в чем. Я действительно видел черную даму, о которой вы давеча рассказывали.

— И что? — Штаб — ротмистр Комаровский с интересом придвинулся.

— Она несла всякую околесицу. Но вот что странно — старая карга упомянула реку крови, через которую я иду.

— Все мы идем через реки крови, Владимир Игнатьевич.

— Да, это верно. Но дело в том, что в гербе Згурских в серебряном поле червленый пояс — красная полоса, знаменующая реку крови, через которую мы, Згурские, идем к славе и победе. И потом, старуха что — то плела о молниях… Мол, ими предначертан наш путь. И вот какое совпадение: в год восшествия на престол царя Михаила Федоровича, молния, ударившая средь чистого неба в дуб, на котором собирались повесить моего предка — как можно догадаться, польского шляхтича, — спасла его от гибели. Да… Лун Ван, молния… Тут, видит бог, что — то есть. — Згурский сел на кушетке и стал торопливо застегивать ворот рубашки. — Простите, что — то я разболтался. Можно ли отыскать эту… черную даму?

— До сих пор это не удавалось никому.

— Нелепость какая!..

Дверь каморки в глубине аптеки открылась, и в щели показалось взволнованное лицо хозяина:

— Простите, вы случайно не господин Згурский?

— Да, это я.

— Я начал готовить вам лекарство, но вспомнил. — Аптекарь замялся. — Не знаю даже, как сказать…

— Говорите как — нибудь! Я понимаю немецкий.

— Дело в том, что несколько дней назад сюда приходил пожилой господин восточной наружности. Он оставил здесь микстуру из наростов корня, — фармацевт посмотрел на бумажечку с записью, — тань — гуань. Он утверждал, что корню много более ста лет. Честно говоря, я не знаю, что бы это значило. Но господин был очень убедителен и сказал, что именно сегодня утром около моей аптеки упадет в обморок некий русский по фамилии Згурский. — Аптекарь окончательно сконфузился. — Он просил передать это вам.

— Тань — гуань, — тихо проговорил генерал. — Корень дерева бо — му. Глазам своим не верю! Когда приходил этот восточный господин?

— Примерно дней этак десять назад.

— В это время я еще и не предполагал ехать в Прагу.

Он замолчал, словно погруженный внутрь себя, потом медленно произнес:

— Времени нет…

— Владимир Игнатьевич, не беспокойтесь, берегите себя! Мы успеем, еще раннее утро.

— Нет — нет, я не о том. Это Лун Ван сказал двадцать лет назад. Он утверждал, что времени не существует, и все происходит, как бы так выразиться, везде и всегда.

— Не понимаю.

— Признаться, я тоже. Однажды перед самой отправкой в Порт — Артур я зашел к Лун Вану — он как раз готовил снадобье из этого корня… Средство очень сильное. Китайцы верят, что, если его принимать регулярно, оно сделает человека бессмертным. Как раз тогда мы поспорили с Лун Ваном. Я говорил, что вечная жизнь невозможна, со временем организм изнашивается. А он сказал, что времени — нет… Откройте, пожалуйста, сосуд!

— Он замотан. Печать… — начал Комаровский.

— Я вижу. Сломайте печать и посмотрите — там, внутри пергамента, в который обернут пузырек, должна быть подпись.

— Да! — разворачивая кусок чисто выскобленной кожи, кивнул штаб — ротмистр. — Так и есть. «6 января 1904 года. Капитан Згурский». Владимир Игнатьевич, вы хотите сказать, что подписали этот пергамент двадцать лет назад?

— Именно так.

— А кажется, что и чернила — то едва просохли!

— В разгар нашего спора Лун Ван вдруг поднялся и вышел. Как мне представилось — в соседнюю комнату. Отсутствовал чуть больше пяти минут. А когда вернулся, сказал, что отправил лекарство мне. Я спросил — зачем? Лун Ван ответил, что в нужный час оно укрепит мои силы. Но когда я возвратился в посольство, денщик божился, что лекарства мне не доставляли. И я тогда списал это на нерасторопность слуг великого лекаря. Потом отъезд, война…

Згурский поглядел на глиняную бутылочку, украшенную иероглифами:

— Да, тот самый… Невероятно! Но оставим это. — Он откупорил лекарство. — Принесите мне воды. У нас слишком много дел, чтобы распутывать китайские головоломки.

Май 1924

Дзержинский прикрыл уставшие глаза. День выдался скверным. Партийная дискуссия, навязанная Львом Троцким, его настоятельное требование превратить три четверти работоспособного населения страны в бойцов и командиров трудовых армий требовали осторожности и умения маневрировать, не противореча никому и поддерживая тех, кто нужен. Резкому и жесткому председателю ОГПУ такое искусство было чуждо, и необходимость учиться ему вызывала раздражение, граничащее с яростью.

Резоны, которыми оперировал Троцкий, были понятны всякому истинному революционеру. Для мировой революции необходимо максимальное напряжение сил. Для максимального напряжения сил нужна железная дисциплина, а самая лучшая, самая крепкая дисциплина — в армии. Опыт подобных формирований у Троцкого уже имелся: еще в гражданскую войну сведенные в монолитный войсковой организм, десятки тысяч бойцов трудового фронта вынуждены были под угрозой трибунала совершать настоящие чудеса там, где наемные рабочие без лишних слов разбежались бы, капитулировали перед врагом и суровой природой.

Однако нутром Дзержинский чувствовал, что такие экстренные меры в мирное время будут опасны для государства и революции.

Ему, как никому другому, приходилось работать с поступавшей с мест информацией о крамольных разговорах среди пролетариата, недовольстве крестьян, надвигающемся голоде… Папки с донесениями громоздились у него на столе, подобно баррикадам на Красной Пресне. Теперь по его баррикадам вела огонь не кучка царских сатрапов, а вся мировая буржуазия, полная ненависти к стране Советов.

Дзержинский придвинул к себе очередную папку. Донесения агентуры Коминтерна: «По запросу касательно операции «Картель». Неизвестный, скрывшийся под безликим псевдонимом SR–77, докладывал из Праги: «Наблюдение, установленное за объектом, показало, что подполковник Шведов был встречен на пражском вокзале бывшим штаб — ротмистром, Евгением Александровичем Комаровским. Этот офицер известен своей антисоветской направленностью и активной работой в эмигрантской среде. Обладает значительными финансовыми средствами, благодаря наследству. Разработка представляется бесперспективной.