на глиняной тарелочке. Обыкновенная сальная свеча, каких много: немного скособоченная, оплывшая, почти огарок. Еще час с небольшим и свеча полностью растает. Стоявшая на столе, рядышком, она и виделась ему спасением.

Сердце у парня забилось, как сумасшедшее. Нашелся выход! Он почти спасен! Нужна лишь вода, с помощью которой все вокруг зальет огнем!

— Кхе… Кхе… — прохрипел парень, с трудов выталкивая из осипшего пересохшего горла слова. — Скажу… Все скажу… Вино есть… Много хорошего вина из Испании. Батька из похода привез. Целая бочка. Ведер десять… Слышишь?

Клинок, холодивший шею, исчез. Емелька Кривой заинтересованно глядел его в глаза, правда, далеко не убирая ножик.

— Ну? — буркнул кабатчик в нетерпении.

Раскашлявшись, парень не сразу ответил.

— Воды дай… Горло пересохло. Говорить совсем не могу, — просипел Дмитрий, кивая на деревянное водой, что стояло в стороне на лавке. — Пить, говорю, дай.

Кабатчик кивнул щербатому, что стоял рядом. Тот быстро принес большую кружку воды и стал поить Дмитрия.

— Хватит. Потом еще получишь, — в раздражении буркнул Кабатчик. — Говори… Чего щеки надул?

Набравшие полные щеки воды, Дмитрий резко качнулся в бок, чтобы свеча оказалась между ним и врагом. Никто даже среагировать не успел, как он с силой выплюнул то, что у него было во рту.

Широко разлетающиеся брызги чистейшего медицинского спирта полетели в сторону свечи, достигнув которой тут же обернулись ярким огненным веером. Капельки жидкого огня попали на стол, лавку, покрытый грязной соломой пол, закопченную стену. Часть вспыхнувшего спирта облепила Кривого, от неожиданности свалившегося с лавки на спину.

— А-а-а-а! Воды! Воды! — истошным голосом вопил Кабатчик, на глазах превращавшийся в живой факел. — Мыкитка, воды лей! Воды!

Куда там. Какая к черту вода? Внутренности прокопченной избушки мигом занялись. Пересохшие доски стола, лавки, вонючие тряпки вспыхивали, как порох. А тушить человека, облитого горящим спиртом, вообще, гиблое дело. Тут шуба смогла бы помочь, но кто о ней в этот момент думал.

Дмитрий, набрав в грудь воздуха, вскочил с места и бросился к выходу. По пути сбил неповоротливого Мыкитку и башкой снес дверь.

-//-//-

Небольшая светелка погружена в полумрак. Горит лишь пара крошечных свечек, от которых больше копоти и чада, чем света.

У стены на узком ложе, покрытом пуховой периной, лежит неподвижное тело юноши, едва прикрытое толстым покрывалом. Черты его лица заострились, как бывает при тяжёлой болезни. Дыхание еле ощущалось.

Вдруг скрипнула дверь, из-за которой выглянула маленькая головка в платке. Девица, хитрым выражением лица напоминавшая любопытную лисичку, внимательно оглядела комнату и, убедившись в отсутствии посторонних, прошмыгнула внутрь.

Аленка, младшая и любимая дочка боярина Никиты Афанасьевича Нарышкина, что приходился старшим братом супруге покойного государя Алексея Михайловича, на цыпочках подобралась к больному и стала вслушиваться в его дыхание. Время от времени наклонялась к нему и осторожно протирала чужой лоб влажным платочком.

Вдруг юноша тяжело вздохнул.

Аленка вздрогнула. Девичье сердце взволнованно забилось. Неужели сейчас очнется? Боженька, Боженька, а она вся растрепанная!

Девица тут же начала судорожно приглаживать вырвавшийся из-за платка русый локон. Когда же непослушная прядь волос скрылась, она начала с силой тереть свои щеки, усыпанные веснушками. Как же она их ненавидела! Чего только Аленка не делала с ними: прикладывала листок подорожника, натирала огуречным соком, даже пудрой осыпала. Все без толку!

Терла щеки, а сама глаза косила на лежанку. Не дай Бог очнется, а она этого не заметит.

В этот момент дверь в светелку снова распахнулась и на пороге появилась крупная фигура Никиты Афанасьевича. Низенький полный, он напоминал плотный боровичок с большой шляпкой.

— Опять ты здесь, ягоза! Так и знал! Совсем ополоумела, девка! Сколько раз тебе говорил, что негоже к чужому в светелку входить, — сверкнул боярин глазами, уперев руки в бока. Дочь тут же насупилась и упрямо отвернулась. — Не сопи! Снова глаза на мокром месте. Не плачь, говорю! Эх…

Подойдя, хотел обнять дочь, но та вырвалась и убежала из комнаты.

— Совсем, девка, голову потеряла, — пробурчал боярин, плюя на пол с досады. — И чего она в этом нашла? Ни рожи, ни кожи. Тьфу! И что я, старый дурак, этого погорельца на улице подобрал⁉ Грехи замолить решил что ли? Ехали себе на вечернюю службу и ехали бы. Чего остановились…

Посетовав еще немного на свою оплошность, он тоже вышел из светелки. Дел еще было невпроворот. А с его Аленкой ничего не случится. Перебесится и успокоится.

— Эх, доча, доча… Как супружницы не стало, совсем от рук отбилась. Седьмицу назад вон учиться удумала, — качал головой боярин, выходя из светелки и идя по темному переходу в свою опочивальню. — Надо же, девка и науки. Кхе-кхе, — издал он еле слышный смешок в густую бороду. — Таперечиа вон босоту привечать начала… Надоть разузнать, что это за вьюнош. Можа и не погорелец вовсе, а какой-нибудь боярыч? При таком пожаре и немудрено вовсе… Завтрева посмотрим…

Стоявшая в этот момент за тяжелой портьерой, Аленка вела себя тише мышки и слышала каждое слово отца. Едва тяжелые шаги мужчины затихли, она показалась из своего укрытия.

— Ничего я и не отбилась от рук, — тихо фыркнула она, вспоминая слова отца. — Просто не по-христиански людину на улице бросать… Може он в пожаре пострадал или того хуже, на него душегубы напали… — прошептала это и зарделась, как маковый цвет. — Пойду посмотрю.

В светелки, где лежал юноша, по-прежнему было тихо. Она подошла к постели и присела на край лавочки. Посидела немного. Когда же ей стал скучно, вытащила из укромного уголка в комнате небольшую книжку — евангелие, что ей еще матушка подарила на именины. Принялась читать, иногда перелистывая страницы, которые ей было особенно хорошо знакомы. В некоторых местах, наоборот, надолго замирала, шевелила губами, вслух повторяя понравившиеся слова.

— Какие же гадкие люди бывают. Как же они так могли? Ведь Иисус говорил же, что он сын Господа. Почему они все равно его мучили? — она смешно насупила брови. Девица искренне не понимала, почему герои ее истории так плохо поступали. — Зачем?

Евангелие было ее самой любимой книгой. Читала и перечитывала много и много раз. Переписанная греческими священниками, приглашенными в Москву, она содержала очень много душещипательных отступлений от канона, которые чрезвычайно сильно нравились Аленке. Она буквально смаковала фразы про «кроткий юношеский взор», «пылающее любовью к Богу сердце», «восторженные слезы» и другую сентиментальную и нравоучительную дребедень. Правда, выбора-то у нее в книгах особо и не было. В библиотеке отца книг-то особо и не было: Библия, ещё одно Евангелие и ветхий завет. Собственно, вот и все книги.

— Ой, — в какой-то