Я знала, что сейчас Роберт находится в моей власти. Сейчас он уязвим. Мне хотелось, чтобы не он насаживал меня на член, а я сама делала это… Была главной… Поэтому, медленно проведя языком по пульсирующей плоти, я довольно почувствовала, как Шаворский замер и издал хриплый рык.

Его хватка на моем затылке ослабла, когда он понял, что я включилась в игру. Одной рукой схватив за основание, ртом захватила чувствительную головку. Мой язык медленно прошелся по всем его венками, и наградой для меня стал его тихое, сливающееся с вибрациями и громким дыханием: "Ммммышка…"

Он словно снес мне крышу и дал установку довести его до оргазма, выжать из него все, что можно, заставить его кончить от моих прикосновений… Я быстро поглощала его член раз за разом, прислушиваясь к сбивчивым фразам, смысл которых понять было практически нереально. Что-то вроде "да", "умница", "так отлично", "не забывай про яйца"…

Но в один момент он остановился, и его руки быстро подхватили меня под попу и подняли на свой уровень, прижав к стене так крепко, словно я могла бы убежать…

– Обхвати меня ногами, – хрипло сказал он, глядя мутными от возбуждения глазами. Пока одна рука держала меня под попу, другой он сдвинул мои трусики с шортами в сторону и резко вошел на полную длину. Это было так неожиданно, что я впилась пальцами в его рубашку и зарылась носом в складки пиджака, жадно хватая ртом его мужской аромат.

Толчок, еще толчок… Моя спина безжалостно прижата к шершавой стене… Толчок… Его рука больно впивалась в волосы, словно намереваясь вырвать их. Толчок… Затем она переместилась на мой клитор и начала вычерчивать там узоры, от которых внизу живота все сводило от возбуждения и надвигающегося оргазма. Толчок… Шорты больно, но одновременно и сладко заскользили по клитору, помогая рукам Роберта завершить начатое… Толчок – и мы вместе заканчиваем этот раунд, погружаясь в атмосферу полного уединения друг с другом…

Жаль, что ненадолго.

Ничего не говоря, он снял меня с себя, как… часы или галстук, и посадил на стоящий около нас стул. Затем забрал свой ремень и молча, не глядя в мою сторону, спокойно вышел, словно ничего и не произошло.

Было больно… Спустя целую минуту от легкого головокружения я вдруг осознала, что не дышу. Легкие противно жгло, но обида не давала впустить новую порцию кислорода. И когда первая слезинка скатилась со щеки, стало ясно, что мне нужно выплакаться. Молчаливые слезы быстро переросли в депрессивные всхлипывания, которые вскоре заменили судорожные рыдания.

Мой разум отвергал Роберта, сердце противилось ему, а вот тело подчинялось безоговорочно. И, думаю, моя истерика была вызвана как раз не унизительным наказанием Шаворского, ведь от этого чудовища можно ожидать чего угодно, а тем, что сознание включилось и активно зазывало меня в игру, когда я стояла на коленях перед мужчиной и старалась испытать к нему хоть каплю ненависти. Настоящей ненависти, а не навязанной самой себе постоянными повторениями фразы: "Роберт плохой". А это значит, что он медленно проникал мне в мозги, как пронырливые тропические лианы или… рак, пожирающий не только внутренние органы, а еще душу и сердце.

Где-то между размышлениями о Роберте, моей дальнейшей судьбе в этом доме и планах на будущее, я уснула, откинувшись на стуле… Честно говоря, в моей практике уже были подобные шутки физиологии, но в основном во время сессии в вузе или после недели семинаров. В этот раз я не была уставшей и сонной, у меня просто в первые в жизни сдали нервы.

Мне ничего не снилось, и проснулась я резко, словно кто-то толкнул меня, заставляя вернуться в реальность, а не отсиживаться. От неожиданности я начала оглядываться, но никого не увидела. Тем не менее сон пропал, и пришлось размять занемевшее тело, быстро встать и перекочевывать на кровать.

Минуты казались вечностью, и тьма за окном никак не рассеивалась. Сон больше не приходил, и мне казалось, что я никогда не чувствовала себя бодрее, чем в ту ночь. Кроме того, на улице была ужасная жара. Пару раз я вставала с постели, чтобы открыть окно, затем – чтобы отодвинуть от него штору, а потом просто сдалась и захлопнула его к чертям, так как воздух на улице был горячим и толку от него не было никакого.

Прохладный душ только прояснил сознание, и теперь я хотела пить и есть. Как бы странно это ни звучало, но передвигаться ночью по дому я не боялась. Его хозяин наверняка уже спал, домработница тоже, а если и были охранники, патрулирующие дом, то наверняка делали это на улице. Потому, натянув на себя легкую атласную ночную сорочку, подаренную Таней на день рождения, я направилась вниз перекусить.

Еще было в этом что-то по-детски озорное – пройтись по дому ночью… в полной темноте… Ага, где уж там! Система освещения Шаворского реагировала на движения, и едва моя нога ступала в новый коридор или комнату, как свет яркой вспышкой ослеплял меня, заставляя семенить ногами быстрее, словно рассекреченного ночного ворюгу.

Едва я вошла в белую пафосную столовую, как я ее прозвала про себя, то вынуждена была затормозить так резко, что чуть не сбила рукой ретро подсвечник с трюмо. А все дело в том, что в широком кожаном кресле сидел не кто иной, как Роберт. Его голова опиралась на правую ладонь, левая – держала газету, а ноги лежали на небольшой скамейке из того же комплекта, что и кресло. Я не сразу поняла, что мужчина спит, так как он заснул во время прочтения, видимо, "очень интересной" статьи, и глаза были опущены вниз. По идее, я должна была догадаться об этом, так как свет был выключен, но тогда была слишком напугана.

Мои мысли были заняты дилеммой: сбежать обратно в комнату сразу же, быстро сходить на кухню за едой и только потом вернуться быстрыми перебежками обратно или…

Я, как всегда, выбрала опасное "или"…

Мелкими шажками, осторожно ступая по деревянному полу, я подбиралась к Роберту, страшась быть застигнутой врасплох, чтобы посмотреть на него без маски и натянутых эмоций.

Таня часто говорила, что лицо спящего человека показывает его душу, и мне хотелось узнать Роберта с этой стороны. Есть ли у него вообще душа? Иногда я в этом сомневалась.

До кресла я добралась без происшествий и, аккуратно присев на коленки около него, я заглянула в спящее лицо Роберта. И да… У него была душа.

Молодое, я бы даже сказала – юное лицо было абсолютно расслабленным, умиротворенным и доброжелательным. Было что-то детское в этих надутых щечках, милых выпяченных губках и сдвинутых на переносице бровях. Хотелось провести пальцем по его лицу и изучить каждую его складочку еще и тактильно, но я вовремя удержала себя.

В этом облике я могла бы узнать того Роберта с переулка, и мне почему-то стало радостно от этой мысли. Значит, он не до конца выжег себя изнутри, и где-то там, глубоко-глубоко, все еще жил маленький Роберт, который не презирал все живое и, возможно, видел во мне человека, а не свое домашнее животное на коротком поводке.

Но это не меняло того, что стоит сейчас этому человеку открыть глаза, как вернется тот самый стальной взгляд, сцепленные губы и напряженные скулы. И я не должна была помогать ему обрести себя. Я вообще ему ничего не должна. Он доставил мне столько унижений, боли и страданий, что самое теплое место в аду ему давно обеспечено.