– Не мешай, – повторил Сева шепотом. – Он его хозяин. Понимаешь? Пусть временный, но все равно хозяин. Не мешай.

А Горыныч уже отступил, снова улегся на землю, костяная голова его беспомощно повисла на шейных позвонках, но в провалах глазниц все еще тлели красные угли.

– Что он сделал? – спросил Митяй, на коленях подползая к отцу, ощупывая, осматривая его страшные раны.

Мертвая вода, живая вода… В голове звучал почти забытый дедов голос. Если с того света нужно кого вернуть, так сначала мертвой водой надо напоить, а уж потом живой. Это была сказка, одна из множества тех, что рассказывал дед маленькому Севе. Если нужно с того света вернуть…

Мертвая вода, живая вода… Мертвая голова, живая голова… И мертвая теперь чуть мертвее, чем раньше. Не потому ли, что забрала себе чужую смерть?

Сева тоже подполз к дяде Грише, проверил пульс. Пульса не было, но сердце билось. Редко. Очень редко, но сильно. Куда сильнее, чем раньше. И раны больше не исторгали из себя черные сгустки, раны, кажется, затягивались.

– Все, – сказал он и ткнул Митяя в плечо. Ободряюще ткнул, успокаивающе. А Митяй вдруг расплакался. Нет, не от боли, а от невероятного облегчения. Сева бы и сам расплакался, если бы мог. Но не выходило, не получалось у него пока дать волю чувствам. Он подошел к Темному псу, присел перед ним на корточки, положил ладонь на костяную голову. Руку пронзило холодом до самого плеча, кончики пальцев покрылись инеем. Но он не отдернул ладонь, провел ей ласково по белесой кости и только потом, погладил среднюю голову. На кончиках пальцев заплясали синие искры, средняя голова ощерилась, но не зло. Даже не предупреждающе. Напоследок Сева погладил и третью голову, а потом шепотом, чтобы не услышал Митяй, сказал:

– Спасибо тебе, Горыныч.

Они глянули на него все разом. Три пары огненных глаз словно в душу заглянули, и Сева отступил. Довольно на сегодня и ласк, и сантиментов. Темный пес не просто так назван темным, чтобы с ним тут нюни разводить. Помог и помог. Может, потом и цену какую запросит. Но пока помог, а за помощь следует благодарить.

Сева вернулся к Митяю и дяде Грише, еще раз проверил пульс и сердцебиение. Не почудилось – сердце бьется, с синих губ редко-редко, но все же срываются облачка.

– Что нам делать? – спросил Митяй, бережно запахивая на груди отца пальто. – Что теперь, Сева?

– Мне кажется, он теперь не умрет. – Хотелось добавить – пока не умрет, но он не стал. – Его нужно к врачу. Настоящему врачу. – Сева обернулся на Горыныча, тот, кажется, к чему-то прислушивался, на людей больше не обращал никакого внимания.

– И где нам найти настоящего врача?! – Митяй взъерошил волосы.

– В деревне. В деревне был, я точно знаю. Ольга Владимировна рассказывала.

– Был да сплыл. Разбежались все. А кто не разбежался, того фрицы убили. Понимаешь? – На дне Митяевых зрачков снова закипала ярость.

– Куда они могли побежать? – спросил Сева, скорее себя, чем Митяя, но ответил ему Митяй.

– К партизанам! Если вернуться в Видово нельзя, то пути только два: в город и в лес к партизанам. В городе сейчас тоже будут облавы. Если в Гремучем ручье все так страшно, как рассказывал батя, то искать будут везде. В городе тоже.

Сева не стал спрашивать, кого будут искать, но с доводами Митяя согласился. Разумнее идти в лес. Разумнее и безопаснее. До города они с дядей Гришей могут и не добраться, на дорогах наверняка уже эсэсовские патрули. А в лесу спрятаться легче. Самим спрятаться и Горыныча спрятать.

– Ты знаешь, где их искать?

– Партизан? – Митяй глянул искоса. – Догадываюсь. Идти придется далеко. Мы его на себе понесем. – Он обернулся, посмотрел на отца.

– Его Горыныч понесет. – Сева посмотрел на Темного пса, спросил: – Ты же поможешь?

Горыныч встал, подошел к дяде Грише, обнюхал всеми тремя головами, тихо проворчал.

– Будем считать, что это согласие, – сказал Сева и дернул Митяя за рукав: – Помоги мне его поднять!

Горыныч с заданием справился хорошо, с ношей своей шагал осторожно, но Митяю все время хотелось кинуться к нему, поправить, поддержать беспомощного, обмякшего, точно тряпичная кукла, отца. Сева его не пускал, всякий раз хватал за руку и придерживал. Во взгляде его читалась жалость пополам с решительностью. Митяю было плевать на его жалость, но решительность могла пригодиться. И он терпел, брал себя в руки, медленно брел вслед за Горынычем.

Путь их пока лежал вдоль проселочной дороги, которая соединяла Видово сначала с Гремучим ручьем, а дальше со старой, давно заброшенной лесопилкой. Про лесопилку ходили дурные слухи, случалась на ней всякая чертовщина еще в те годы, когда на ней кипела работа. То убийства, то самоубийства, то несчастные случаи. Поэтому местные туда не совались. А Митяй совался, изучил ее вдоль и поперек, ничего страшного и интересного не нашел, даже разочаровался в беспочвенности деревенских страшилок. За лесопилкой дорога раздваивалась: одна ее часть огибала давнюю, уже изрядно заросшую молодыми деревьями вырубку по большой дуге и устремлялась к городу, вторая превращалась в едва заметную тропу и исчезала в густом подлеске. Им нужно было свернуть на тропу, потому что ни к городу, ни к усадьбе сейчас приближаться было никак нельзя. И на лесопилку они заглядывать не станут, чтобы сберечь время. Время сейчас очень дорого. Каждая секунда на счету!

Поэтому Митяй даже ухом не повел, когда услышал крик. Некогда им, каждая секунда на счету… У него тут батя умирает, что ему за дело до какой-то визжащей девчонки! А визжала именно девчонка, он по голосу понял сразу. Она визжала сначала громко, потом потише. А рядом хохотали, сыпали рубленными некрасивыми немецкими словами. Этих, что хохотали, было четверо. Этих четверо, плюс девчонка. А их двое, потому что батя сейчас не боец. Что им делать при таком очевидном перевесе вражеских сил? Митяй четко знал, что: уносить ноги как можно дальше от фрицев и орущей девчонки.

Он бы так и сделал, если бы не Сева. Сева замер, как вкопанный.

– Слышишь? – спросил шепотом.

– Слышу, и что?

Захотелось крикнуть, объяснить, что нет у них времени на эти игры в благородство. Что сейчас самое важное – это спасти батю, но по Севиным глазам было ясно: этот пойдет спасать неизвестную девчонку. И плевать ему на то, что Митяев батя может умереть. В героя решил поиграть.

– Женщина кричит.

– Ну, кричит.

– И мы пройдем мимо?

– Мы пройдем. – Митяй пожал плечами. – Мы уже проходим мимо, блондинчик.

Что-то такое появилось в Севином взгляде. Что-то, чего не было в нем раньше. Отвращение? Презрение? Он не сказал больше ни слова, ни убеждать, ни уговаривать не стал, молча пошагал в сторону лесопилки. Митяй зло сплюнул себе под ноги, глянул на Горыныча и сказал:

– Дальше идем, трехголовый. Батя у меня один, а всех дамочек не спасешь.