ты сам настоял, чтобы мы отправились в Вальту. Если бы мы поехали в Литохоро, может, и наша Ксени бы не заболела…” Но я чувствовала, что он не примет отказа. Я сглотнула слюну. “Сестра, – позвала я сиделку, – собери, пожалуйста, мой чемодан”. И внезапно меня охватило странное чувство, будто бы я встала на край бездны.

Свекор ждал меня на вокзале. Деревня была в часе езды на мулах. С вечера шел снег, и он укрыл землю словно бы мягким одеялом. То ли от слабости, то ли от резкой перемены климата, то ли от отчаяния, но я вся тряслась так, что даже зубы стучали. Яннис опустил мой чемодан, поцеловал руку отца. “Совсем не приезжаешь, заблудшее чадо, может, и ты бы провел с нами день-другой?” Бедный папа Лонгос! Он был святым человеком. В этот момент поезд засвистел. Не отвечая отцу, Яннис вспрыгнул на лесенку и закричал мне: “Как договорились!” Он сказал мне до того: “Если я за тобой не приеду, не вздумай двинуться сама из деревни”. – “Он приедет, – говорю я его отцу, – он приедет и привезет детей”. Но прошел месяц, а он так и не дал о себе знать. Я начала медленно сходить с ума от постоянной тревоги. Вместо того чтобы набирать, я теряла вес. Несмотря на все заботы моей свекрови, ее дом казался мне черным. “Мама, – спросила я ее наконец, – что ты посоветуешь мне сделать?” – “Собирайся да поезжай в Салоники сама”. – “А если он разозлится?” – “Ничего, небось не помрет от своей злости…” Бедная моя попадья-свекровь! Каждый раз, когда делаю кутью, ее отмечаю самой первой в поминальном списке… Я доехала уже к сумеркам. Наняла пролетку, доехала до дома, спустилась и, пока платила вознице, бросила искоса взгляд на дверь и оцепенела: она была заперта на висячий замок! Смотрю вверх и вижу, что ставни чуть не заколочены, как будто в этом доме уже годами никто не жил. “Стой-ка!” – завопила я вознице. Иду, стучу в дверь одной из соседок. И когда узнала обо всех подвигах моего достопочтенного и пришла в себя, села снова в повозку и говорю: “А ну быстро к прокурору! Улица Эвзонон, 13…” Это был наш знакомый, тоже роялист, который пил-ел в нашем доме как минимум раз десять. И я была с ним очень даже накоротке. Бедолага принял меня в гостиной, – его звали Арменопулосом, – и я падаю к его ногам и говорю: “Ради всего святого, предаюсь в твои руки. Я потеряла моего мужа. Верни мне его назад!..” Кинулся меня поднимать, видит прямо на ковре целое озеро крови. Зовет свою жену и тещу, вызывают перевозку и отвозят меня в больницу… От одной своей приятельницы, Домны – дай ей Бог здоровья, – я узнала, что произошло: едва мой муж отвез меня в больницу в Афины и вернулся в Салоники вместе с Фросо, начал везде рассказывать, что я его бросила. Нанял посредников, продал дом и купил новый в другом районе. Хотел порвать все связи с прошлым. Выгнал нашу служанку. Старшего сына засунул в пансион Цотилиса, а старшую дочь – в американскую женскую гимназию. И изображая убитого горем покинутого супруга и проливая крокодиловы слезы, одновременно вчинил мне иск с требованием развода за то, что я оставила супружеский кров и “местопребывание мое неизвестно”. Нет, ты слышала такое? А я вот услышала да увидела. Может, он и не окончил юридический, но все эти адвокатские штучки знал так, что от зубов отскакивало. И стал и мне слать повестки – куда бы вы думали? В дом одной гадалки, киры-Талии. Я как-то ходила к ней с Домной, и она гадала нам на кофейной гуще, так просто, чтобы провести время. И поскольку, как и следовало ожидать, бедная женщина отказывалась их принимать, мерзавец судебный исполнитель, которому хорошо заплатили, – мерзкое их семя, вот что я тебе скажу, – прибил их к ее двери, известил, как выражаются адвокаты, и ушел. Когда меня таким образом известили столько раз, сколько того требует закон, в назначенный день он появился перед председателем суда вместе с двумя лжесвидетелями, которые говорили против меня разные гнусности, дело было заслушано в мое отсутствие, решение вынесено в его пользу, и на следующий же день он женился на Фросо, которая тем временем уже поджидала своего выблядка. Домна поставила весь мир с ног на уши, только чтобы меня найти и узнать наконец, что же произошло. Даже она поверила, что я его оставила. Если бы я ей написала из больницы, мы бы все были избавлены от многих бед. Но – вы, конечно, будете смеяться – я не писала, так как стеснялась, что плохо знаю правописание. Когда я вышла из больницы, то снова пошла к прокурору, на этот раз в его приемную. “Господин Арменопулос, – говорю я ему, – так, как все сложилось, хоть озолоти меня, но назад я его не приму. Но я хочу забрать своих детей. У него нет никакого права отнять у меня моих детей”. Арменопулос бросил на меня грустный взгляд. “Госпожа Лонгу, не буду от вас скрывать, что я немного пессимист. Ему, разумеется, уже зачитано обвинение в двоеженстве и в сознательном введении в заблуждение властей, но этот человек, как вы и сами знаете лучше кого бы то ни было, обладает огромными деньгами и влиятельными политическими связями. Поэтому у него есть все возможности тянуть это дело и два, и три года”. – “Но мои дети?” – “Дети… Дети… – Он начал шуршать промокашкой на своем столе. Положит с одной стороны и давай двигать на другой край. – Дети… Я не знаю, что вам сказать. До того как дело будет заслушано, а его вина доказана, право опеки над ними остается у него. Согласно закону…” Чтоб вам пусто было, и вам, и вашим мужским законам, нелюди в мужском обличье! – подумала я. “А пока, что вы мне посоветуете делать пока?” – “Пойдите и наймите адвоката, который охотно возьмется за это дело…” Я наняла Папатанасиу. Вряд ли я могла найти более подходящего человека. Я знала, что они тем временем поругались из-за политики и стали заклятыми врагами. Едва он меня увидел, схватил аж за две руки. “Я все знаю, – говорит он мне, – я знаю все! Это беспрецедентный случай для нашего времени. Отныне и впредь я перехожу в твое распоряжение и не желаю слышать ни о какой оплате…” По его совету я прочесала всех друзей моего дражайшего, чтобы начать психическую атаку и собрать свидетельства. Но никто не хотел вмешиваться. Мне совали сотенную в руку, как будто я была