На Мелеха жалко было смотреть.

– До свидания, – попрощался я, и добавил: – Рад был знакомству!

Он только отмахнулся, не глядя.

* * *

По моим ощущениям, на базе у шомера Кавуа мы провели не более получаса, и еще примерно столько же в компании злосчастного администратора Сферы. Если в вагонетку “Пещеры Ужасов” Луна-парка мы сели в полдень, то сейчас должно было быть не позднее часа, максимум двух часов дня, но когда мы вышли из башни, то было уже темно, теплые сумерки окутали город, и серп с молотом угрожающе светились рубиново-красным в черном небе августовской ночи.

Я посмотрел на часы. Электронный дисплей мигнул, а потом на нем высветилось: 22.18.

– Дискретное время, – сказала Яна. – Течет медленнее, чем здесь. Читал в детстве сказки про тех, кто попал в гости к каким-нибудь кикиморам, или мертвецам, или эльфам? Как, к примеру, мужик день-другой провел в могиле у старого приятеля, вышел – а уже три года прошло, и его даже искать перестали? Вот это оно.

По проспекту грохотали ночные трамваи, похожие на освещенные изнутри аквариумы на колесах. Мимо закрытых магазинов торопились к метро припозднившиеся прохожие. На Нарвских триумфальных воротах шестерка коней несла в колеснице богиню Славы – вечно пребывая в движении, всегда оставаясь на месте. Огненные алые буквы на крыше дома складывались в утверждение “Народ и партия – едины!”, и с этим было трудно поспорить.

Я решил, что в метро нам спускаться не стоит: в начале одиннадцатого поток пассажиров становится меньше, а сотрудники милиции метрополитена – внимательнее; к тому же наступающая ночь лишила возможности прикрыться солнечными очками, и риск того, что Яну узнают, возрастал кратно. Поэтому мы сели в троллейбус; “восьмерка” шла отсюда до улицы Минеральной, а от нее и до Лесного проспекта было рукой подать.

Медные монетки со звоном провалились в прорезь плексигласового колпака кассы. Я покрутил ручку и оторвал два билета. Яна взяла свой, посмотрела и разочарованно вздохнула:

– Не счастливый. Две циферки всего не сошлось.

Сидение было мягким, а путь долгим. Огней, машин и людей на улицах становилось все меньше. В троллейбусе кроме нас ехали только миловидная молодая женщина в кремовом платье, юноша с девушкой, державшиеся за руки в молчаливом восторге первой любви, и неопределенного возраста пьяница с красным носом и сизой щетиной, не без труда удерживающий себя в сидячем положении. Он расположился на двойном сидении позади нас, периодически обдавая густой волной перегара.

За окном неспешно проплывали дома, редкие светящиеся вывески и темные витрины. Город готовился отойти ко сну перед новым рабочим днем. Пару раз тревожно блеснуло синим и белым: патрульные автомобили с включенными маячками стояли у перекрестков, как будто поджидали кого-то.

– Как впечатления? – спросила Яна.

Я пожал плечами.

– Честно говоря, ожидал чего-то более…технологичного, что ли. А так…у Кавуа склад как склад, у Мелеха на столе компьютер, конечно, новый, но у нас в ГУВД есть такой же.

Яна вздохнула.

– Вроде бы, все знаешь теперь, Адамов, да только мало что понимаешь. Ты увидел ровно то, что смог – не глазами, сознанием. Твой мозг так интерпретировал сигналы от органов чувств в соответствии с имеющимся изобразительным арсеналом и опытом. Если бы ты жил лет триста назад, например, то скорее всего база Кавуа представилась бы тебе подземельем с коваными сундуками и факелами на стенах, а операторский пункт Мелеха выглядел бы как алхимическая лаборатория, с ретортами, колбами и сушеными крокодилами. А тысячу лет назад, скажем, в Персии, Кавуа был бы хранителем заколдованной пещеры сокровищ, а Мелех – джинном из лампы. А если ты снова окажешься в масах лет через тридцать, то по складу у Кавуа будут кататься роботы с фотоэлементами вместо глаз, а Мелех будет управлять Сферой силой мысли…Если, конечно, через тридцать лет тут вообще еще что-то останется.

Сзади раздался храп. Припозднившийся выпивоха завалился на бок, скрючившись на сидении, и отбыл в обитель блаженного забытья. Серая штанина задралась, оголив бледную до синевы безволосую голень. Я почувствовал, что завидую.

– Что собираетесь делать, когда перейдете границу?

– У меня будут сутки на то, чтобы подготовить все документы и вылететь куда-нибудь, где никто и искать не станет.

– И шеды?..

– Года два – три придется, конечно, соблюдать меры предосторожности. А потом…знаешь, мир меняется быстро, а наука развивается еще быстрее. Есть основания полагать, что через некоторое время острота вопроса исчезнет. То, что происходит сейчас, не единственное и не самое важное событие на Полигоне. Считай это боем местного значения, пусть и за ключевую на сегодняшний день высоту.

Поздним вечером перекресток улиц Минеральной и Арсенальной, где завершал свой путь троллейбус 8-го маршрута, гостеприимностью не отличался: темнота, рваные острые тени промышленных корпусов, заборов, угрюмых домов и гаражей. Одинокий фонарь на обочине выглядел испуганным и наклонился, словно готовясь бежать. Где-то хрипло орали, издалека отвечали хищным заливистым свистом. Ностальгические воспоминания о нравах Выборгской стороны смешались во мне с сожалением об оставленном на работе табельном ПМ. Оставалось надеяться, что новое поколение шпаны унаследовало от своих предков благородное правило, согласно которому не следовало атаковать того, кто шел с девушкой; но, во-первых, правило это распространялось обычно только на местных, а во-вторых, наступившие времена не благоприятствовали сохранению добрых традиций.

Впрочем, все обошлось.

Мы добрались до дома за четверть часа до полуночи. От пешей прогулки я немного взбодрился, и стало казаться, что все закончится хорошо. На кухне, несмотря на поздний час, горел свет и слышались приглушенные голоса. Яна тихонько постучала кулачком в дверь комнаты.

Дверь открылась.

Я зажег свет. Раскладушки стояли заправленными, без единой складки на одеялах, на столе аккуратно составлены пустая миска, тарелки, чашки, и чайник. Мой матрас все так же лежал у окна. Простыня на окне была похожа на саван, который вывесил на просушку вышедший прогуляться мертвец. Все оставалось таким же, как утром.

Только Савва Гаврилович Ильинский исчез.

Мы с Яной переглянулись, и через секунду догадались одновременно, бросившись по полутемному коридору на кухню едва не бегом.

Порой приходится слышать в разговоре заимствованную из классической русской драматургии идиому “немая сцена” – это когда в неподвижности застывшие персонажи самим молчанием своим и напряженностью поз выражают больше, чем можно было бы сделать словами. Признаться, применительно к описанию реальных историй из жизни я всегда считал это некоторым повествовательным преувеличением – ровно до того момента, как такая немая сцена разыгралась, едва мы с Яной появились на пороге.