class="p">Средь безмолвных полей выросли на гребне пологого холма силуэты вытянутых построек. Собачий лай, острый запах конопли.

Максим поднял на ноги всю экономно, впрочем, она и так была вся на ногах, встревоженная близостью неприятеля. Венгерские патрули успели побывать и в Красноселке.

Нашли какой-то, не по росту и не по фигуре, большой жакет, — Ловицкая накинула его — путь предстоял неблизкий, ночью, холодной и звездной. Беглянка уехала в город.

Максим лишь к полуночи вернулся в Чарностав. Вернулся уже напрямик, сжатым полем. Обогнул усадьбу и — на деревню. У винокурова дома боязливо жалась толпа, говорили сдавленным шепотом. Мать Велли стонала еще. Кто-то обмывал ей окровавленную голову. Разъезд гусар с обнаженными саблями галопом бросился вдоль плотины. Толпа — врассыпную. Всадники, бранясь по-венгерски, били плашмя бегущих. Кто-то упал, кое-кого подмяли лошади. Крики, женский визг, собачий лай, сумятица…

Максим успел нырнуть в сени. Дверь в комнату открыта была настежь. У самого порога лежал, раскинув руки, Духовный. Черная борода слиплась от крови, а закостеневшие пальцы сжимали что-то маленькое. При трепетном свете одинокой сальной свечи Максим рассмотрел кусочек желтого шнура…

Максим покачал головой.

У этого всякие виды видавшего контрабандиста созрел план погибели проклятых "гицелей" — так окрестил он хозяйничающих в Чарноставе мадьяр. Но прежде всего необходимо обезвредить Франца Алексеевича. Своей угодливой болтовней он может все испортить.

Этцель жил в самом здании завода. Для него отремонтированы были три комнаты, куда этот всех и во всем подозревающий человек никого не пускал.

Максим, разбудив кучера, добыл у него пук тонкой бечевки. Здоровенный кучер Иван жаловался: венгерский унтер-офицер хотел взять себе новенькое дамское седло, Иван вступился. Венгры накинулись на него скопом, избили, а седло все-таки отняли.

Максим не слушал. То, что не давало ему покоя, поважнее всяких седел. Вот он под колоннами завода.

Глянул вверх, в одном окне свет. Это хорошо, но это еще не все. Максим пересек двор и навел в кухне справки. Офицеры, оказывается, расположились во флигеле для гостей. Потребовали еще вина, разнесли погреб. Там у них Велля — через весь двор с криком волокли, Стасю затащили: "Не приведи бог, что творится… Даже близко подойти страшно!.."

Максим вернулся к заводу, толкнул большую тяжелую дверь и, освоившись с охватившей темнотою, поднялся по деревянной, винтом круглившейся лестнице. Узенькая полоска света. Максим постучал:

— Цо там такего? — недовольный голос Этцеля.

— Отчинит, пане, смертоубийство!..

Со звоном щелкнул замок. Франц Алексеевич подошел к двери.

— Ну?..

— Несчастье, пане, Янкелева дочка заризала старшаго офицера… Вас туда кличут.

Новость была ошеломляющая. Франц Алексеевич, вопреки обычной осторожности своей, впустил Максима в полутемную переднюю. Следующая комната — кабинет. Над письменным столом висел большой портрет Франца-Иосифа. Лампа с зеленым абажуром кидала на него мертвенно-холодные отсветы.

Максим, не теряя времени, охватил Этцеля крепким объятием, зажав его руки. Повалил и, надавливая коленом грудь, стискивая горло, допытывался:

— А теперь сознавайся, швабская псина, все равно один конец… сказал ты этим венграм про болото чи нет?..

Этцель бился, хрипел. Выкатившиеся глаза горели бешеной злобой… Максим при всей своей громадной силе с трудом удерживал под собою этого сухого, как скелет, человека. Быстрым движением охотник вынул из кармана своей свитки нож и приставил его к шее Этцеля.

— Будешь ты говорить?

— Я ниц не мувил про блото, не успел, ниц не мувил!.. Пусти меня, я тебе добре заплатит… — судорожно бился Этцель.

— Знаем твои платы!..

Рукояткой ножа Максим ударил Этцеля по голове. Еще и еще… Этцель затих и вытянулся, потеряв сознание. Максим сунул ему в рот его же собственный носовой платок и, как мумию, спеленал бечевкою обеспамятевшего австрияка. Осторожно спустился с ним по лестнице и — на завод. Приподняв медную крышку одного из перегоночных котлов, Максим бросил на дно Этцеля, а крышку — на свое место.

Вспомнив что-то, Максим вернулся на квартиру Франца Алексеевича, взял с собою его пальто, шляпу и погасил выгоравшую лампу…

9

К полудню приехал из соседнего местечка жених Велли. Этот молодой человек, румяный, безусый и в модном котелке с плоскими полями, был портной. Беззаботно помахивая тросточкой, направлялся он к дому Янкеля Духовного. И вместо радостной встречи — покойницкая. Жених увидел трупы Янкеля, жены его и Велли. Девушка, отпущенная ранним утром из флигеля пьяными мучителями своими, почерневшая, истерзанная, бросилась в пруд. Рыбаки вытащили из воды ее тело. Отец, мать и дочь лежали рядом на полу, средь неприбранных следов разгрома. Так застал их портной Исаак Варшавский. Он плакал и бился в жесточайшей истерике, а сердобольные люди отливали его водой. А когда он пришел в себя, то детские всхлипывания сменились у него проклятиями. Он грозил кому-то кулаками… Его значительно и сурово поманил к себе пальцем охотник и контрабандист Максим Недбай. Уединившись, они долго и настойчиво говорили. Вернее, говорил один Максим. И когда Максим кончил, слезы молодого человека высохли. Он, с решимостью кивнув головой, схватил Максима за обе руки и стиснул их… И это было похоже на клятву…

Три графа и барон поздно встали с тяжелыми головами. Глаза мутные. Граф Клечэ, смотрясь в овальное, вынутое из щегольского несессера зеркало, долго не мог понять, откуда взялись у него эти царапины, обезобразившие красивое лицо, и наконец вспомнил:

— Ах, это жидовка!..

Денщики на цыпочках, осторожно лавируя между валявшимися бутылками, саблями, гусарскими сапогами, биноклями, полевыми сумками, окачивали буйные головы своих господ холодной водою. Граф Клечэ велел принести себе из вьюков запасную венгерку вместо вчерашней с оторванным шнурком. Одевшись, прицепив сабли, офицеры, как ни в чем не бывало, направились в белый дом с "утренним визитом" к хозяйке.

Пройдя всю анфиладу, через пропахшую сигарным дымом столовую с паркетом в лужах застывшего соуса, через гостиную с простреленным портретом, они уперлись в закрытую дверь. Монументальный, считавшийся первым силачом в "самом аристократическом полку" Этчевери высадил дверь. В спальне пусто, открыто окно и не снята постель.

— Убежала, дура!..

— Тем хуже для нее!..

Офицеры принялись хозяйничать в спальне. Барон вскочил на широкую венецианскую кровать и, напевая "пупсика", отхватывал танец кэк-уок своими длинными, как спички худыми, обтянутыми в красные рейтузы ногами. Три графа занялись более существенным: стали обшаривать комод красного дерева, второпях не закрытый Анной Николаевной. Они нашли шкатулку в перламутровых инкрустациях с драгоценностями на несколько тысяч. Граф Чакки на правах старшего взял себе брильянтовое колье, предоставив молодым лейтенантам кольца, браслеты и броши…

Солнечный августовский день бесконечным казался. Офицеры велели оседлать коней. Надо проехаться по деревне. Вспомнили Этцеля — и его взять с собою, тоже