– Нет, ну… Сперва я, конечно, выполнил поручение тыс… господина тысяцкого, – пробубнил Пыу, озираясь по сторонам, будто искал, кто мог бы защитить его от бывшего начальника. Но узкий переулок возле кладбища был удручающе пуст. – Записку передал… – Пятящийся Пыу уперся спиной в ледяную стену дома. Отступать было некуда. – Рассказал… как дело было… – судорожно сглатывая, прошептал он.

– А тебе после этого сразу в десятники, – задумчиво-рассудительно, будто и не полыхала у него в глазах дикая ярость, заключил тысяцкий. – Ну-ну… А Хадамаху теперь вызывают, чтоб сотника дать? – змеино-ласковым тоном поинтересовался он.

– С чего бы это? – упоминание мальчишки аж заставило Пыу позабыть страх. – Играет ваш Хадамаха в мячик – вот и пусть играет, видно, достославным госпожам поразвлечься захотелось…

– Ягун-ыки ты тоже своим рассказом… поразвлек? – еще ласковее прошипел тысяцкий. – Теперь я понимаю, почему, когда я о новой караулке заикнулся, он на меня поглядел, как на храмового нищего. Сказал, что с такими вознаграждениями ему дешевле нового порша купить. Все себе присвоил, а, гад ползучий?

– Господин тысяцкий меня не так понял, – сжимаясь в комок, пролепетал Пыу.

– Главное, что тебя Ягун понял… так, – обманчиво-спокойно сказал тысяцкий. – Спрашивается, где были мои мозги, когда я тебя туда посылал? Наверное, там же, где сейчас будут твои.

– Где? – полностью ошалев от страха, пискнул Пыу.

– В заднице! – взревел тысяцкий, нависая над трясущимся стражником. – Потому что я их тебе туда затолкаю! Вместе с головой! – И знаменитая родовая ярость подгорных коневодов Сумэру выплеснулась на истошно визжащего Пыу. Рыча, как целое медвежье семейство, тысяцкий ухватил Пыу за куртку и рывком вздернул над головой. Болтающий ногами стражник, вереща, повис между небом и землей, а на руках у тысяцкого разом повисли Хадамаха и его дядя.

– Мне нельзя… Мне нельзя голову в задницу засовывать! – вопил Пыу. – Я – храмовый десятник!

– А спорим – можно! – рычал в ответ тысяцкий, явно пытаясь претворить свое намерение в жизнь.

– Бросьте! Бросьте его, господин тысяцкий, иначе оскорбление Храма выйдет! – отчаянно пытаясь перекричать рев тысяцкого и визг Пыу, орал дядька. – Прибьете гниду поганую, а отвечать как за человека придется! Брось каку, кому говорю! – командным тоном, как на плацу, рявкнул дядя.

Тысяцкий с хриплым рыком размахнулся – и Пыу отлетел на другую сторону улицы, по-жабьи распластавшись на льду дороги. Вскочил и, не переставая верещать, припустил прочь из переулка. За спиной у него затопотали тяжелые шаги. Пыу метнулся вправо, влево, нырнул в боковую улочку, проскочил ее насквозь, свернул в темный проход… и застонал от безысходности. Крохотный Голубой огонечек светильника освещал глухую стену тупика. Всхлипывая от ужаса, Пыу повернулся к преследователю.

Скаля крупные желтоватые зубы, на него надвигался Хадамаха.

– Не надо… не надо… – бессильным жестом выставляя ладони, забормотал Пыу, снова пятясь. – Слышал, что твой дядя говорил, – храмовый я теперь, храмовый… Уважай… Ну хотя бы не тронь! Не убива-ай меня, Хадамаха-а! – валясь на колени и обхватывая голову руками, взвыл Пыу.

– На что оно мне сдалось убивать вас? – пробубнил Хадамаха, с удивленным добродушием разглядывая корчащегося у его ног стражника.

Пыу искоса робко поглядел на него.

– Не собираешься, да? – отер мокрое лицо он. – А чего ж тогда за мной бежал?

– Так вы ж меня к жрицам проводить должны! Я думал, вы потому и бежите, что торопиться надо, вот за вами и припустил! – еще больше удивился Хадамаха, наклоняя голову к плечу, как добрый глуповатый пес. Разве что язык не вывалил. – Не знал, что из этого тупика ко дворцу выйти можно! Секретный ход, должно быть, – оглядывая смыкающиеся вокруг глухие стены, покачал головой Хадамаха. – Вона, оказывается, какие тайны храмовым-то ведомы! – в голосе его слышалось почтительное восхищение.

– Конечно-конечно, торопился, потому и бежал – не потому же, что испугался вашего тысяцкого. Ха, смешно, храмовому бояться какого-то городского! – поднимаясь и стараясь незаметно отряхнуть колени, забормотал Пыу и быстро-быстро захромал к выходу из тупика.

– А секретный ход как же? – раздался сзади жалобный голос Хадамахи. – Мы через него не пойдем?

– Какой секрет… Ах да, секретный ход! – Пыу остановился, бросил на мальчишку быстрый взгляд через плечо и нравоучительно объявил: – А в секретные ходы кого попало не водят, понимать должон! Тебе, орясина таежная, и улицы хватит! И вообще, – косясь на поравнявшегося с ним Хадамаху, после недолгой паузы сказал Пыу, – ты там, у верховных во дворце, не очень-то… Языком не трепли… Помни, кто ты, – небрежный взмах руки намекал, что Хадамаха – нечто мелкое и незначительное, вроде летнего гнуса, – и кто теперь… Я! – Пыу выпятил грудь и привстал на цыпочки, сумев макушкой дотянуться Хадамахе до плеча. – Не вздумай никаких глупостей рассказывать, вроде того, что это ты дело о пропавших оленях распутал. А то ведь меня собираются на следующие ваши матчи «крикуном» от храма назначить, – самодовольно объявил Пыу. – Сам знаешь, для вас, игроков, от «крикуна» многое зависит. Как я про тебя скажу, так люди и думать будут!

– Дядька Пыу! – немедленно оживился Хадамаха. – Так теперь и тойон храмовой команды, и Богдапки, и сам Содани – все они у вас вот где! – и под нос десятнику сунулся крепко сжатый кулак, размером с голову самого Пыу. – Хоть одним глазком бы поглядеть, как они перед вами-то трясутся!

– Как-нибудь… в другой раз, – дрожащим пальцем деликатно отодвигая кулак Хадамахи от своего носа, сказал Пыу. – Мне спешить надо – думаешь, у меня только и дел, что мальчишек во дворец водить? У меня, между прочим, важное поручение, не всякому доверят! Вот тебя сейчас сдам… – он быстрым шагом миновал запруженную народом площадь перед храмом и свернул к изящному дворцу из бело-голубого льда, – и отправлюсь… – он воровато огляделся, не слышит ли кто, и все-таки не выдержал, похвастался: – В кузнечную слободу! Между прочим, настоящую жрицу арестовывать! Ну что встал, проходи давай! – Пыу ткнул Хадамаху кулаком в спину, подталкивая его к узенькой дверце в боковой стене.

Мальчишка невольно шагнул через порог – и круто повернулся к Пыу.

– Какую еще жрицу? – настороженно спросил он.

– А, молодая какая-то, видно, не угодила чем… – небрежно отмахнулся щуплый стражник.

Одну совсем молодую жрицу Хадамаха видел – и остановилась она как раз в кузнечной слободе! Вместе со своим раненым приятелем… и тем самым тощим хант-маном, которого он только что видел на кладбище!

– Да хоть и молодая – как обычный стражник может жрицу арестовать? – с явным сомнением в голосе протянул Хадамаха. – Долбанет она вас, дядька Пыу, Огненным шаром промеж ушей…

Пыу невольно присел, прикрывая обеими руками голову, но тут же выпрямился.

– Авось и не долбанет, – неуверенно пробормотал он. – Говорят, Огнезапас у нее того… потратила, а пополнить не успела. – Он вдруг выкатил глаза, вытянулся в струнку и пролаял, захлебываясь, как собака в нартах: – Приказы Храма не обсуждаются!