Элеонора слышала, что её голос срывался на вой. Женщина смотрела на неё с невыносимо терпеливой улыбкой, и две дыры зияли на месте её глаз.

– О, но именно о таком ты и попросила. Ты продала мне свою душу взамен на семь желаний. Ты знала цену, которую придётся заплатить, и всё же заплатила её.

– Ты не предупредила меня, что будут умирать люди! Если бы я знала…

– Я попросила твою душу взамен, – прервала её черноглазая незнакомка. – В самом деле, дорогая, чего ты ожидала?

Пальцы Элеоноры были перепачканы чёрными чернилами, руки, сжимавшие книгу, вспотели.

– Я хочу вернуть её, – тихо сказала она.

– Но ты уже загадала два желания, – возразила женщина. – Этот контракт можно было разорвать раньше, а теперь нас с тобой связывают законы гораздо бо́льшие, чем ты или я. Ты можешь раскаиваться сколько угодно, но как я верну тебе душу по частям?

Небо потемнело. Дождь всё сильнее бил в стекло. Под ногами черноглазой женщины растекались, извиваясь, тени. Элеонора поспешно отскочила, чтобы те не дотянулись до неё. Сердце бешено колотилось.

– Как полагаешь, какой ты станешь лишь с пятью седьмых своей души? – задумчиво продолжала черноглазая незнакомка. – Сможешь ли ты, например, смеяться? Или, может быть, вся любовь, которую ты питаешь, оставит в сердце лишь пыль? Или, возможно, красота мира потускнеет в твоих глазах, и каждый раз, когда ты будешь слышать песню соловья, она будет столь же лишена смысла, как пронзительный звон заводского колокола. А возможно, ты вообще ничего не почувствуешь. Это уже, думаю, вопрос к философам.

Женщина подошла ближе и погладила Элеонору по руке. В её глазах не было блеска. Даже когда она стояла на свету, эти чёрные дыры, казалось, крали всякую искру, не отражая ни проблеска. Вздрогнув, девушка поняла вдруг, что не уверена, были ли у женщины глаза вообще или это и в самом деле просто дыры в черепе.

– Назад дороги нет, моя дорогая, – сказала черноглазая. – Ты продала свою душу и получила свои желания. Сделка заключена, и лишь тебе решать, как этим воспользоваться.

Первая неделя сентября прошла в дымке дождя. Влажное пятно на потолке Элеоноры стало больше, напоминая чью-то протянутую злобную руку. Каждый раз, ложась в постель, девушка смотрела в потолок и видела перед мысленным взором черноглазую незнакомку, смотревшую на неё из самой тёмной тени этого пятна. Элеонора зарывалась лицом в подушку, жмурилась, шепча молитвы, которые раз за разом превращались в литанию: «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста».

Миссис Филдинг заметила тёмные круги под глазами девушки и подумала, что Элеонора скорбит по Лиззи. Её вариант решения проблемы заключался в том, чтобы загрузить Элеонору работой, а чем ближе было возвращение Чарльза, тем больше этой работы становилось. Элеонора вымыла все окна уксусом и водой, почистила ковры влажными чайными листьями, натёрла графитом каждую решётку и как следует вытрясла старый матрас Чарльза, взбивая перину до тех пор, пока руки не начали болеть, а глаза – слезиться. Уксус обжигал порезы на руках, чайные листья пачкали платья, а графит остался под ногтями, как бы старательно она их ни вычищала.

Сейчас они с Ифе были в кабинете мистера Пембрука. Элеонора ненавидела находиться здесь. Воспоминание о той ночи, когда она отравила мистера Пембрука лауданумом, казалось, было выжжено внутри. Ифе ничего не заметила, вытряхивая влажные чайные листья на ковёр и напевая что-то без слов, выметая их, уже серые от пыли и пепла.

Выметя последние листья, Ифе выпрямилась.

– Пойду выброшу это, – сказала она, зевая. – Я ненадолго.

Элеонора как раз закончила смахивать пыль с одного из портретов и перешла к следующему. На нём был изображён мужчина в парике и расшитом сюртуке прошлого века. Когда девушка взобралась на стул, чтобы дотянуться до верха рамы, то узнала тёмные влажные глаза мистера Пембрука на нарисованном лице и вздрогнула.

Из коридора донеслись голоса.

– О, тебе нечего бояться. Это ведь совсем простой, ни к чему не обязывающий вопрос.

Элеонора услышала голос Ифе, и внутри всё сжалось.

– Пятнадцать, сэр.

– Пятнадцать! Мне следовало знать. Такое юное прелестное создание, почти ребёнок…

Отвращение, гнев и страх вскипали под покровом кожи. Элеонора спрыгнула со стула и выбежала в коридор. Мистер Пембрук стоял на некотором отдалении, склонившись над Ифе. Молоденькая ирландка держала перед собой сковороду с пыльными чайными листьями, точно щит.

Элеонора замешкалась. С той ночи в кабинете прошло больше недели, и с тех пор она ни разу не видела мистера Пембрука. Она забирала его бельё в прачечную, убирала бумаги, разбросанные по его столу, и заправляла ему постель, но самого его не видела. Пару раз она готова была поклясться, что слышала, как звук шагов внезапно обрывался, когда она проходила по коридору, но, оборачиваясь, никого не видела.

Нервы сжались в тугой комок. Вливать в него бренди тогда казалось хорошим выходом, но теперь, когда его массивная фигура преграждала проход к лестнице для слуг, это уже не казалось такой удачной идеей. Что он помнил? Как сильно накажет её?

– Элла, – пробормотал он, бросив взгляд на её пустые руки.

Элеонора заставила себя присесть в реверансе, стиснув зубы.

– Прошу прощения, сэр. Ещё пара минут, и вы снова сможете пользоваться кабинетом. Ифе, пойдём, помоги мне с ковром.

Девушка удерживала дверь открытой, и подруга поспешила войти. Мистер Пембрук поджал губы, глядя на Элеонору, и долго смотрел на неё. Большие руки сжимались и разжимались, напоминая судорожно дёргающихся пауков.

Через некоторое время Элеонора осторожно осведомилась:

– Я могу идти, сэр?

– Элла, – пробормотал он. – Я… кажется, я припоминаю, что у нас были какие-то разногласия.

На его лице отражалось сомнение, а взгляд казался умоляющим. Это был вопрос, а не утверждение, и Элеонора ощутила восторг триумфа, хоть и сохранила непроницаемый вид.

– Сэр?

– Ты… ты была…

– Вы хорошо себя чувствуете, сэр? Может быть, послать за доктором?

Его руки снова дёрнулись.

– Доктор? Нет, мне не нужен до… – Он осёкся, прищурился, вглядываясь в её лицо. – У тебя всегда были голубые глаза?

Элеонора пыталась сохранять спокойствие, хотя внутри её трясло. В памяти промелькнуло лицо черноглазой женщины, пустое, непроницаемое, если не считать усмешки. Может быть, он видел эту женщину в кабинете в ту ночь?

Элеонора заговорила медленно и размеренно, словно обращалась к обеспокоенному ребёнку:

– Конечно же, сэр, мои глаза всегда были голубыми.