Но не раздалось ни одного свистка, никто не устремился за Лу. Среди людей, бродивших по вокзалу, многие были без вещей и никуда не спешили, но немало было и таких, как Лу, — на перепутье.

Ее затрясло. Озябла, сказала она про себя. Хочу есть.

Она прошла до конца длинный и узкий зал, вышла в более просторный — а дальше темнота и перрон. Кажется, никто не провожал ее взглядом. Она поискала в сумке ветровку, похолодев при мысли, что ее там нет. Но она была на месте, скомканная, превратившаяся в жалкую тряпку, от нее пахло бензином и тоской. Лу с облегчением надела ее, придерживая коленями обе сумки.

Она подошла к огромному табло с расписанием отбывающих поездов. Утренний поезд в Базель в 6.40, в Вену в 7.49, в Бонн в 6.55 и единственный ночной поезд, который уже подали на перрон, в Страсбург, в 0.21.

Базель, Бонн, Вена — эти поезда не для нее. Другая страна, граница, паспортный контроль, нет.

А вот Страсбург — это да, это легко. Она вдруг задумалась, на месте ли деньги, которые она день за днем складывала в кошелек в последние недели той, прежней жизни. Она открыла торбочку. Три тысячи с чем-то, все на месте. Скот, бандит, шантажист — но не вор.

Поезд Париж—Страсбург шел через Коммерси, Туль, Нанси-город, Люневиль, Сарбур, Саверн и дальше уже в Страсбург. Так было написано на табло. Почему Нанси-город, а не Туль-город или Страсбург-город, Лу разберется потом. Сейчас в голове ее сидел другой вопрос, она не знала, где выйти, в Нанси или в Страсбурге, — неосознанно она выбирала большие города и отвергала другие.

В поезде будет время подумать. Она купила в единственной открытой кассе билет до Страсбурга в одну сторону, второй класс, да, нет, сидячее место. Лучше для некурящих. И, если есть, расписание, пожалуйста.

Еще она купила в автомате "Оранжину" и мадленки из Коммерси. Не иначе как потому, что прочитала на табло "Коммерси", сказала она себе. Она никогда не покупала мадленки — вот еще, зачем они ей. Впрочем, она к ним и не притронулась, засунула в сумку вместе с банкой "Оранжины".

Без трех минут двенадцать. До отхода поезда оставалось достаточно времени, больше двадцати минут. Лу бросила взгляд на рисунки-указатели: метро, автобус, такси, справочная, туалеты. А туалеты в полночь открыты?

— Закроются в час, — сказала служащая. — Как и все на вокзале. Два франка. В час закрывается все.

Это была какая-то блеклая блондинка, с подстриженными ежиком волосами, которая как будто окунулась в хлорку, судя по виду и запаху. Что-то вроде безжалостной медсестры — она наверняка унюхает запах дыма. Черт с ней, подумала Лу. Два разных вида дыма она различить не сможет.

Лу закрылась, опустила крышку унитаза и села на нее. В глубине своей большой сумки, перевернув вверх дном все вещи, нашла сигареты и зажигалку Индейца. Закурила, затянулась, и ее чуть не вывернуло наизнанку. Успокойся, урезонила она себя. Ты куришь не его сигарету. До этой сигареты он не дотрагивался, это просто "Житан", обыкновенные "Житан". Но затянуться второй раз не смогла. Она положила на пол зажженную сигарету, вынула из сумки листок из гаража и поднесла к нему зажигалку. Листок, вырванный из толстой тетради на спирали. Порвать на мелкие кусочки. Но она остановила свой порыв. Надо прочитать, что там написано. Простой шариковой ручкой крупно и жирно выведено: "Фиат-уно" № 1904 VK 92, Луиза Леруа. Перекраска левой стороны кузова (царапина 2 метра). Замена заднего фонаря.

Лу встала, развернулась, подняла крышку унитаза, подожгла бумагу и держала листок над водой до тех пор, пока огонь не лизнул ей пальцы. Она спустила воду, подождала, спустила еще раз.

Она пошла к выходу, все еще с зажженной сигаретой в руках, ожидая, что сейчас ей напомнят о правилах поведения. Но мадам Хлорка ожесточенно надраивала умывальник, повернувшись спиной, и просто ответила: "До свидания".

Лу отошла на десять метров и раздавила сигарету. На вокзале появились пассажиры другого сорта, с сумками в руках, и решительным шагом направились к поезду Париж—Страсбург. Она влилась в толпу и вошла в свой вагон, второй класс, для некурящих, единственный в поезде, состоявшем в основном из спальных вагонов.

Это был вагон старого образца, с купе. Лу позаботилась о том, чтобы разместиться в пустом купе, но едва она села, как к ней присоединился еще один пассажир, какой-то брюнет, который поприветствовал ее начальственным кивком головы. Жгучий брюнет.

Ей захотелось пересесть, но она запретила себе даже думать об этом. Она считала минуты до того, как поезд тронется, и уже боялась этого пассажира, еще немного, и она выскочила бы из поезда, но куда ей было идти? Лу забилась в угол, около окна. Даже когда в купе никого нет, хочется забиться в угол. Она посмотрела в окно: темный перрон в черной ночи.

Сейчас начнутся бесконечные вопросы. В Нанси, к матери — сразу пришло в голову Лу. У меня в Нанси живет мать, я езжу туда каждое воскресенье. На этом спокойной ночи, месье, я так хочу спать, что валюсь с ног. Спасибо, вам тоже.

Но мужчина молчал. Вид у него был совсем не сонный, он достал газету из небольшого портфеля и развернул ее перед собой. Классика жанра, подумала Лу. Так даже лучше.

Брюнет испанского типа в поезде на Страсбург, и думает, я ничего не замечу. Поезд тронулся, Лу прижала к себе обе сумки, как мамаша своих детей, откинула голову назад и закрыла глаза. Тяжело бодрствовать четыре часа, притворяясь спящей, сидеть не шелохнувшись, с закрытыми глазами. Может быть, холод не даст заснуть.

Она выпрямилась, сняла куртку, положила ее в сумку и вновь содрогнулась от страха. Сверху, рядом с мадленками, она увидела бумажник Индейца. Если сосед вдруг скажет: "Таможенная служба Франции, предъявите багаж", — готово, ее песенка спета. Или таможня Германии, Бельгии — все равно.

Насколько можно небрежнее она встала, сказала: "Простите", изобразив что-то вроде улыбки, и пошла в конец коридора. Снова закрылась. Дикость какая-то, подумала она, беглец чувствует себя на свободе, только запершись в туалете.

Она потратила не больше минуты на то, чтобы изучить содержимое бумажника. Купюры, много купюр — она не стала считать. Из документов — лишь водительские права на имя Пьера-Мари Мерсье, и у Лу тут же возникло убеждение, что имя это не настоящее. На правах была фотография Индейца, но слишком новая для старых прав, слишком белая и слишком черная. И кроме того, в любом случае Индеец не мог быть Пьером-Мари. Его не могли так звать. Тем более Пьер-Мари Мерсье.

Лу вынула водительские права неизвестного покойника из потускневшей пластиковой обложки, нагнулась над унитазом и разорвала их на крошечные кусочки. Она чуть не заплакала, разрывая на четыре части фотографию. К счастью, сказала она себе, прошли те времена, когда вода сливалась прямо на рельсы. Даже в вагоне старого образца. Все, покончено с этим острым взглядом, с этой маской ирокеза. Конец, подчистую.

Она порылась в сумке, рассмотрела все вещи Индейца, которые забрала с собой. Ключи тоже могут послужить уликой, ключи от "пежо" и от той хаты. И черные часы. И пачка "Житан", и зажигалка — на них уйма отпечатков пальцев.