Я глубоко вздохнула. Чепуха! Не хватало еще бояться каких-то крыс! Пусть эти твари знают свое место!

— Эй, крысы, вы не сможете мне помешать! — отважно крикнула я. — Я — Джоанна Стаффорд, и вам меня не остановить!

С этими словами я твердо ступила на пол туннеля и заставила себя идти вперед, в темноту.

Выставив вперед одну руку, а другой нащупывая крошащийся камень сырой стены, я снова и снова повторяла: «Я — Джоанна Стаффорд, и никаким крысам меня не остановить!» Это была бравада, но она согревала мне кровь. Действительно, сколько уже можно бежать, прятаться, бояться…

Три раза, пока я бежала по черному туннелю, моя нога натыкалась на что-то живое — прикасалась к дрожащему теплому телу. И каждый раз я пинком отбрасывала крысу в сторону и продолжала путь.

Я споткнулась о ступеньку и упала, больно ударившись лодыжкой. Но даже не огорчилась: ведь это означало, что я добралась до конца.

Я подобрала подходящий ключ и чуть приоткрыла дверь. До утра было еще далеко, но Бесс говорила мне, что тюремщики совершали обходы на протяжении всей ночи.

Увидев свет в коридоре Бошам-Тауэра, я приоткрыла дверь пошире. В том же самом месте, что и прежде, футах в двадцати от меня, сидел теперь, вытянув перед собой ноги, другой человек. Каменная лестница, ведущая наверх в мою камеру, находилась между бифитером и мной. Я понимала, что не смогу незамеченной добраться до ступеней.

Я прижалась к двери, обдумывая, как быть, и тут вдруг какой-то хриплый звук буквально заставил меня подпрыгнуть. Дверь, громко скрипнув, распахнулась. Я дернула ее назад, на себя, и замерла, чувствуя, как дрожь пробирает меня.

Но тюремщик никак не прореагировал. Я поняла почему: он вовсю храпел. Так вот что за звук напугал меня!

Я облизнула губы и осторожно, стараясь ступать как можно тише, проскользнула в проход. Один шаг. Другой. Бифитер опять захрапел так, что у него даже ноги затряслись. Наверняка он болен: не может здоровый человек издавать такие невообразимые звуки.

Я добралась до винтовой лестницы и облегченно вздохнула: испытание почти закончилось. Ступени были отшлифованы множеством ног: я обратила на это внимание, еще когда меня переводили в Бошам. И вот тут-то меня и подстерегала трудность. После того майского дня я только один раз прошла по этим ступеням — семенила за Бесс, совершенно не обращая внимания на маршрут. Целиком была поглощена тем, чтобы не выронить белье и как можно больше походить на Сюзанну. Признаться, мне и в голову не пришло запомнить, куда и откуда мы идем.

Я поняла, что заблудилась.

«Вспомни, — приказала я себе. — Вспомни, сколько пролетов ты прошла, где поворачивала». Я зажмурила глаза, потом открыла их и принялась разглядывать винтовую лестницу, поднимающуюся на три этажа. Моя камера находилась на втором, но на каждом этаже было два арочных прохода. В каком направлении идти?

Дойдя до площадки второго этажа, я наугад свернула налево. Прошла по одному тускло освещенному коридору, потом — по другому. И только после этого поняла, что ошиблась. Поначалу я пыталась убедить себя, что иду правильным путем. Но недавно окрашенная арка вынудила меня признать ошибку: ее я никогда прежде не видела. Я пустилась назад в поисках винтовой лестницы, чтобы начать все снова. Но оказалось, что и лестницу я тоже найти не могу.

Я оперлась о стену, прижалась лбом к камням. Все тело болело от усталости, а еще меня мучили голод и жажда.

Но я не могла позволить себе отдыхать долго. Прочитав короткую молитву, я оторвалась от стены, исполненная решимости продолжить поиски. Я прошла по нескольким темным и погруженным в тишину коридорам, борясь с собственным отчаянием. Я свободно говорила по-испански и по-французски, прекрасно вышивала, умела играть на музыкальных инструментах и скакать на лошади, знала латынь и арифметику, но вот с ориентацией у меня всегда было плохо. Помните, как я еще в детстве заблудилась в лабиринте?

Я оказалась в конце длинного коридора и толкнула широкую дверь.

Звездная осенняя ночь приняла меня в свои объятия.

Я вышла на галерею замка, по которой каждую неделю гуляла в сопровождении лейтенанта.

Надо мною подрагивали тысячи звезд, исполняя в ясном октябрьском небе свой печальный танец — танец, движения которого понятны только Господу. Я сделала еще несколько шагов по галерее, повернулась в одну сторону, в другую. От прохладного ночного ветерка меня пробрала дрожь. Я давно не видела звездного неба. Глубоко вздохнув, я почувствовала влагу Темзы и ее болотистых берегов. В воздухе витал еще какой-то запах: не слишком приятный, но очень знакомый, явно каким-то образом связанный с рекой. Наконец я поняла: пахло жареными угрями. Кто-то наловил сетью угрей и приготовил их, разведя костер на берегу. Видимо, улов был богатый, потому что едкий дух довольно долго висел в воздухе. Вот уж не думала, что буду с наслаждением впитывать ноздрями этот запах — жареных угрей я никогда не любила. Горло у меня сжалось при мысли о том, что я, возможно, в последний раз вижу ночное небо. Надежды на освобождение таяли с каждым днем.

Я заставила себя вернуться к двери. Сердце у меня упало, когда я поняла, что дверь захлопнулась, а я даже не заметила этого. Я изо всех сил потянула ее на себя. Безрезультатно.

Пытаясь успокоиться, я принялась подбирать ключи, но ни один из целой связки не подошел. Этого Бесс, разумеется, предусмотреть не могла. Я бросилась на другой конец галереи, но дверь и там была закрыта.

Итак, я оказалась запертой в этом узком переходе в сотнях футах над землей.

Проклиная собственную глупость, я опустилась на каменный пол галереи и, обхватив руками колени, принялась рыдать, раскачиваясь взад-вперед.

Впервые в жизни мне пришла в голову мысль покончить с собой. Я, конечно, как и подобает христианке, тут же отринула ее: самоубийство — величайший смертный грех. Непростительный, обрекающий душу на вечное пребывание в чистилище. Да и семью свою я покрою несмываемым позором. И тем не менее эта возможность представлялась мне такой заманчивой: одно лишь мгновение боли, а потом я буду навсегда свободна от страха и преследований. Да и Бесс окажется в безопасности.

Всего через несколько часов придут люди, чтобы сломать меня. А ведь мой дух и без того уже надломлен. Я вполне могу избавить герцога Норфолка и его неизвестного напарника от необходимости уродовать мое тело. Я долгие часы просидела на полу, съежившись от ужаса, не осмеливаясь подняться на ноги: боялась, что слишком сильным окажется искушение броситься вниз.

Конечно, я молилась. Но как-то слабо, без огонька. И подобно всем другим моим молитвам, которые я в отчаянии читала с тех пор, как очутилась на Смитфилде, эта тоже осталась без ответа. После долгого приступа рыданий слезы наконец закончились, и меня охватило оцепенение. Каждая косточка моего тела так и стонала от усталости, однако спать на галерее было слишком холодно и жестко.