недооценивал роль советской культуры в мировой цивилизации. Недаром почти сразу эта борьба против низкопоклонства перед Западом приобрела явно антисемитский характер: еврей – значит, космополит.

Для публичной травли космополитов в учреждениях были созданы «суды чести», по сути, явившиеся верхом цинизма по отношению к видным деятелям культуры, так как именно они первыми главным образом попали под удар. Существуют неоспоримые свидетельства, что создание «судов чести» было инициировано при непосредственном участии самого Сталина. Именно «суды чести» должны были взять на себя контроль над интеллектуальной жизнью страны.

В марте 1948 года в одной из центральных газет ЦК ВКП(б) «Культура и жизнь» была напечатана статья под заголовком «Против буржуазного либерализма в литературоведении», явно определяющая основные направления в борьбе с инакомыслием в филологии. В частности, в ней указывалось, что «…с некоторых пор в изданиях Академии наук СССР, Московского и Ленинградского университетов начали появляться статьи, в которых превозносятся заслуги представителей буржуазной науки о литературе…», и весьма с нелестной стороны фигурировала персона профессора Ленинградского университета, академика словесности Виктора Максимовича Жирмунского. Эта публикация стала своего рода затравкой к последующим, целенаправленным действиям в борьбе с «буржуазным либерализмом в литературе» и в советской культуре в целом. И отклики на данную статью в вузовских малотиражках по всей стране не заставили себя долго ждать. Отреагировал и Ленинградский университет, поместив в газете «Ленинградский университет» № 13 осуждающую статью, пролившую свет на космополитическую идеологию, существовавшую в недрах университета. На курсах начались осуждающие университетских профессоров-«космополитов» собрания, проводимые под присмотром «суда чести».

Входил ли Фёдор Абрамов в число «проработчиков», мы не знаем, но отказаться от выступлений, да и вообще от участия в таких судах ему, коммунисту, парторгу группы, было просто невозможно. Что конкретно заставило Абрамова принять позицию обличителя? Боязнь самому оказаться в числе сочувствующих «профессорам-космополитам» или же, что гораздо хуже, вообще подвергнуться такой же опале? А может быть, он действительно верил в необходимость таких «проработок», в связи с чем и не искал альтернативы? Смею предположить – второе.

Всё же здесь есть одно «но». Фёдор Абрамов был убеждённым партийцем, но, несмотря на это, не исключено, что его участие в этой кампании было в большей степени наигранным и обусловленным существующими обстоятельствами, нежели страстным рвением осудить «профессоров-космополитов», которые ему же и преподавали. Двойственность натуры Абрамова, человека со вторым дном, уже тогда признавали многие, на фоне чего его действия и поступки порой оценивались не иначе как артистическая выходка с перевоплощением, что со стороны выглядело весьма убедительно и сомнений не вызывало. И за этим «артистизмом» скрывался человек, который, разделяя идеологию партии, уже тогда хорошо знал цену и сценарий всей системы «проработок», сопряжённый с унижением личности. Как умный, принципиальный человек с сильным характером в глубине души он явно ненавидел всё происходящее в стенах университета. Ему ли, бывшему сотруднику контрразведки, видевшему, как под давлением системы ломались человеческие судьбы, на себе познавшему тяжесть подозрений и унижение, не понимать, что «проработчикам» нужна лишь самая малость, чтобы причислить его к ближайшему окружению «профессоров-космополитов». И возможность «утопить» Абрамова была для «проработчиков» делом техники, не согласись против Гуковского, Жирмунского, Эйхенбаума…

Первым научным руководителем Фёдора Абрамова стал кандидат филологических наук, доцент Евгений Иванович Наумов, который прекрасно знал способности своего аспиранта. Но в какой-то момент, а случилось это очень скоро и в достаточно демонстративной форме, Абрамов уходит от Наумова к… профессору Григорию Александровичу Гуковскому, блистательному филологу, на лекциях которого воистину пропадало ощущение времени.

С чем был связан такой выбор Фёдора Александровича? Простой расчёт на успешную защиту диссертации? Безусловно, Абрамов отлично понимал степень участия научного руководителя в написании столь необходимой для него диссертационной работы. Да и быть аспирантом заведующего кафедрой – само по себе означало половину успеха. Но переход Абрамова к Гуковскому произошёл в 1948-м, когда над Григорием Александровичем сгущались тучи «разоблачителей», а быть аспирантом учёного-космополита было, увы, просто небезопасно. К тому же дни профессора Гуковского фактически уже были сочтены. Весной 1949 года он будет публично «бит», выгнан с кафедры, а затем и из университета, а спустя год погибнет в застенках Лубянки якобы от сердечного приступа, что, конечно, маловероятно. Академик Дмитрий Сергеевич Лихачёв, хорошо знавший Гуковского, напишет о нём в своих воспоминаниях: «…Гуковский после “проработки”, проходившей в его отсутствие (он был в отпуске), был арестован и расстрелян (по официальной версии, “скончался”)». Лихачёв, сам попавший под «проработку», знал, о чём писал!

Новым научным руководителем аспиранта Фёдора Абрамова станет профессор Лев Абрамович Плоткин, личность весьма путаная и неординарная.

5 апреля в актовом зале Ленинградского университета состоялось открытое заседание учёного совета филологического факультета по делу профессоров-космополитов-евреев Гуковского, Эйхенбаума, Азадовского, Жирмунского и ряда других светил из числа преподавательского состава. На заседании был и Абрамов. Какова была его речь, можно прочитать в стенограмме, опубликованной в газете «Ленинградский университет» через день после всего случившегося. Она сохранилась.

Дмитрий Терентьевич Хренков, филолог, журналист, со слов тех, кто присутствовал на том самом заседании учёного совета, вспоминал: «Товарищи, учившиеся вместе с Фёдором в университете, рассказывали, с какой яростью громил он “космополитов”. Я не слышал этих речей. Но когда стало известно, что Абрамов весьма резко “напал” на Григория Александровича Гуковского, я счёл необходимым сказать ему, что он неправильно выбрал объект для атаки…»{35}

Вместе с Гуковским с кафедры были изгнаны его многие ассистенты и аспиранты. Такая же участь вполне могла ожидать и Абрамова, не окажись он в числе «разоблачителей».

Итогом «борьбы с космополитизмом» на филологическом факультете университета стала весьма объёмная статья «В борьбе за чистоту марксистско-ленинского литературоведения», опубликованная в июльском номере журнала «Звезда» за 1949 год, авторами которой значились Н. С. Лебедев, секретарь партбюро филфака, и… Ф. А. Абрамов. Эта статья в «защиту передовой русской общественной мысли и литературы» от «идеологии буржуазного космополитизма и формализма», как сказано в ней самой, по сути, являлась отголоском университетской осуждающей «коллективки», опубликованной ещё в апреле в университетской газете с очень похожим названием – «Против космополитизма и формализма в литературоведении», авторство которой также приписывают Фёдору Александровичу. Впоследствии по известным причинам свою причастность к написанию этих статей Абрамов отвергал. Впрочем, никто из его близкого окружения по этому поводу не спорил, просто знали.

Думаю, что не следует больше останавливаться на этом эпизоде, случившемся в жизни Абрамова, так как негоже «препарировать» страдания человека. Об участии в эпопее «проработок», а по сути гонений на выдающихся профессоров-евреев Абрамов искренне сожалел и, вероятнее всего, всю жизнь испытывал душевные муки, помня об этой весьма нелицеприятной стороне биографии, в первую очередь для себя самого.

Итак, темой научной работы Фёдор Абрамов вновь