– Ну, давай.

Селиванов пить не стал, отодвинул кружку.

– К чему частить? Между первой и второй перекурить бы надо.

– Да мы это сейчас мигом организуем, – Борис вскочил с табуретки, метнулся в соседнюю комнату. Вернулся он с обрывком газеты «Красная звезда» и кисетом.

– Заряжай, старший сержант. Махорочка что надо, моршанская, кошки-матрешки.

Селиванов скрутил две «козьих ножки», одну отдал Борису. Борис понюхал самокрутку.

– Это тебе, братишка, не буржуйские сигары и не немецкий эрзац, а что ни на есть наше рабоче-крестьянское курево.

Николай чиркнул зажигалкой, протянул Борису. Тот отмахнулся.

– У меня своя, трофейная. – Борис и Николай прикурили, комната быстро наполнилась густым махорочным дымом. – Помню, в Севастополе поначалу от «катюш» самодельных приходилось прикуривать. Пока кресалом искру из кремня выбьешь, пока от трута прикуришь… Я вам сейчас про эту чудо-зажигалку анекдот расскажу. Встречаются, значит, Адольф Гитлер и Иосиф Виссарионович. Заспорили они, у кого зажигалки лучше. Адольф достает свою бензиновую зажигалку. Чиркнул – горит. Товарищ Сталин дунул – она потухла. Гитлер разозлился и говорит: «Показывай свою». Сталин достал «катюшу», стукнул по кремню, выбил искру, трут тлеть начал. Гитлер дует, а трут сильнее тлеет. Так и дул, пока ноги не протянул. – Борис докурил самокрутку, взялся за стакан.

– Машка говорила, вы тоже ранены были.

Селиванов кивнул:

– Были.

– Значит, повоевать пришлось.

– Пришлось.

Борис зажал в ладони стакан.

– Тогда давай выпьем за ребят погибших.

– Давай.

Выпили, снова закурили, повели разговор. Борис, жадно затягиваясь, говорил:

– Я ведь лучшего друга потерял, Мишку Белобородова. Мы с ним вместе с первых дней службы… Неразлейвода были. Потом нас судьба развела, кошки-матрешки. Я остался защищать Севастополь, а он попал в батальон морской пехоты. Уже потом, от нашего общего знакомого, я узнал, как и где он погиб. – Борис потушил окурок в железной банке из-под консервов. – В первых числах января наши высадили десант в Евпатории. Это город в Крыму на берегу Черного моря.

– Слышал я про этот город.

– Так вот, рано утром братишки на сторожевых катерах подошли к причалам и с ходу почти больше половины города заняли. Румынских солдат и полицаев оттуда вышибли, несколько береговых батарей уничтожили, захватили электростанцию, жандармское управление, освободили много наших военнопленных… Видать, немало натерпелись освобожденные от немцев. Злобы у них накопилось море. Когда они вместе с десантниками взяли больницу, где раненые фрицы были, то всех добили прикладами, ножами и штыками…

– Фрицы наших раненых тоже не больно жалеют.

Гришка, помня недавний разговор с Селивановым о зверствах фашистов, кивнул головой.

– Это верно.

Борис продолжал:

– К братишкам там еще партизаны и некоторые из жителей на помощь пришли… Только вот помощи с моря, из Севастополя, они так и не дождались, кошки-матрешки.

Селиванов затушил окурок, удивленно спросил:

– Это как же так? Своих бросили?

– Не бросили… Шторм, зараза, помешал. Корабли подойти так и не смогли, а за это время немцы туда силы стянули, втрое больше нашего: танки, орудия, самолеты… Братишки три дня держались, потом прорываться решили… Вот тогда-то Мишку и убили… Я тогда об этом не знал. Меня раненого чуть позже из Севастополя эвакуировали в Новороссийск.

– А может, выжил друг твой?

– Нет. Из тех, кто прорвался, говорят, только четверо до Севастополя добрались. Один из них нашим знакомым оказался. Он при встрече и рассказал, что Мишка Белобородов у него на глазах погиб…

Николай скрутил еще одну «козью ножку».

– Да-а, война. Сколько она, злодейка, еще жизней заберет. Не зря в народе говорят – война милости не знает, она через трупы шагает.

– Ничего, немец нам за все ответит. И за товарищей, и за города разрушенные… За все… – Борис взял бутыль, налил Селиванову в кружку. – Давай, сержант, за то, чтобы нам удалось одолеть этих гадов ползучих!

Николай взял кружку.

– За победу!

Выпили, закусили. Борис вновь потянулся к бутылке.

– А давай, Николай, еще по одной.

Селиванов остановил.

– Все, хватит. Хорошего понемногу.

Борис не отставал.

– Еще по маленькой и баста.

Дверь открылась, в комнату вошла Маша. Борис дернулся, убрал руку от бутылки, расплылся в улыбке.

– Ой, Машуня!

Маша замахала ладошкой, разгоняя дым:

– Уф, накурили! А грязища какая! – взгляд Маши упал на бутыль. – Ты опять за свое! Обещал же не пить!

– Машуня, так ведь есть причина. Ребятам звание повысили, кошки-матрешки.

Селиванов, желая выгородить Бориса, до-бавил:

– Совершенно верно. Есть такое дело. Можете, Машенька, нас поздравить.

– Поздравляю. Только у моего братца и без вас часто причины выпить находятся. – Маша подошла к столу, забрала бутылку с остатками самогона, вышла на улицу. Борис посмотрел в окошко, хихикнул:

– В сарай понесла, кошки-матрешки. В бочку опять спрячет. Думает, что я не найду.

Маша вернулась без бутылки, сняла платок, повесила на вешалку.

– Так, ребята, идите на улице покурите, а то дым столбом, хоть топор вешай. Дверь открытой оставьте, пусть комнаты проветрятся. И воды принесите. Я пока уберусь и полы помою.

Мужчины вышли. Гришка вскоре вернулся с ведром воды, поставил у входа.

– Вот, принес.

Маша посмотрела на него с укором.

– И ты пил?

Гришка опустил голову, виновато промолвил:

– Только попробовал. Один раз. Я же ведь не пью совсем.

– Борис тоже так говорит.

Гришка обнял Машу за талию, притянул к себе.

– Ты мне не веришь?

Маша подняла лицо, игриво глянула ему в глаза.

– Поверю, если поцелуешь.

Гришка наклонился, прижался губами к губам Маши. Девушка первой прервала долгий поцелуй.

– Все, хватит. Мне убираться надо.

Когда уборка была закончена, мужчины вернулись в квартиру, где их ждал чай. Маша пригласила к столу:

– Пейте. Это лучше, чем самогон.

Борис посетовал:

– И за что мне такие мучения, кошки-матрешки.