японцы по случаю окончания гастролей! Одному богу известно, как мы доиграли «Амадеуса», как дотерпели! В тихих сценах было реально слышно, как урчало в животах у «придворных австрийского императора»…

Нас привезли в какой-то роскошный зал с мраморными полами и без всякого намека на японскую специфику. Зал был не очень большим, и мы все с трудом в нем уместились.

Вдоль стен стояли столы с выпивкой и орешками. Никакой закуси! Типа — европейский фуршет. Виски, водка, джин, вино, саке, а к ним — фундук, кешью, арахис и миндаль.

И все! Правда, спиртного и орехов было навалом. Изголодавшиеся артисты поняли, что компенсировать дефицит белков, жиров и витаминов придется виски и орешками.

В зале не было ни одного японца. Все свои. Стесняться некого. И мы набросились на столы. Спиртное мгновенно ударило по потерявшему навык организму, а орехи быстро заполнили и раздули наши животы. И вот, когда в рот уже ничего не лезло, вдруг открылась невидимая за портьерой дверь, и в ней появились японские продюсеры. Они пригласили нас в следующий зал, где, собственно, и будет проходить банкет. А это была… ну, так — прелюдия!

Бедный Саша Галкин прокартавил:

— Гебята! Что же вы с нами делаете?! Нельзя же так, гебята!

Столы в банкетном зале ломились от фантастической еды, все шедевры японской кухни были представлены на них. Вот уж воистину: «Видит око, да зуб неймет!» В наших желудках место для этих изысков было уже занято четырьмя видами орехов. Мой сосед по номеру Володя сказал мне:

— Я никогда себе этого не прощу. Понимаешь, ни-когда! — и тяжелой походкой двинулся на столы с японскими изысками, как на амбразуру…

Что было, то было: нужно признаться, что все мы, независимо от званий и положения в театре, набрались в тот день одинаково сильно! Все целовались, обнимались, фраза «Старик, ты гений!» стала расхожей. Играла музыка. Пили за все.

За всех скопом и за каждого в отдельности… И вдруг раздался жуткий звук! Как будто молотом ударили в огромный гонг. Я стоял рядом с великим Олегом Басилашвили и пытался делать вид, что я трезвый. А он не пытался. Источник звука был непонятен. Мы выдвигали разные версии. Где-то в конце переполненного зала что-то кричала женщина, мимо забегали люди. Я старался не смотреть на движущиеся предметы, потому что начинала кружиться голова. А потом мимо нас на носилках какие-то незнакомые японцы пронесли что-то забинтованное. Почему-то — зелеными бинтами. Причем забинтованное полностью, как мумия. Оно улыбалось и делало один и тот же механический жест, каким обычно генсеки приветствуют народ с трибуны Мавзолея.

— Что это было? — спросил я Олега Валерьяновича.

— Я так думаю, что это принесли большую японскую куклу — традиционный национальный подарок, — стараясь быть членораздельным, ответил он.

— Кому подарок?

— Нам! — Олег Басилашвили обвел руками зал. — Театру!

— Одну на всех?

— Да, это коллективный подарок!

Через пару минут выяснилось, что это секретарь партийной организации театра Толя совсем потерял ориентацию в пространстве и во времени и навернулся навзничь затылком о мраморный пол. Приехала «Скорая», и его забинтовали всего. А когда несли через зал, он пытался дать всем понять, что все в порядке, что, мол, партия с вами, отдыхайте, товарищи!!!

Был бы он трезвым — не знаю, чем бы все закончилось, а так — отделался в результате двумя швами на голове!

Под занавес банкета японцы подарили каждому из нас красиво упакованную чайную чашечку из тончайшего фарфора.

Кто-то из наших прокомментировал:

— А когда МХАТ был на гастролях, то каждому подарили по видеомагнитофону!

И кто-то добавил:

— Я, конечно, очень люблю фарфор, но деньги я люблю больше.

Вперед вышел директор БДТ. Наступило время ответного жеста. Наши рабочие принесли тульский самовар, набор матрешек и огромный альбом, который держали два человека.

Альбом назывался «Полы Эрмитажа»! Про экспозицию Эрмитажа, наверное, не сумели ничего достать, поэтому привезли японцам фолиант про разные виды напольных покрытий великого музея. Они же любознательные, пусть изучают.

Наш директор был человеком грузным, с большим животом и короткой шеей. Свою благодарственную речь он, в прошлом несостоявшийся артист, закончил словами:

— …и вам, наши дорогие японские друзья, наш традиционный (!) низкЫЙ (!) славянскЫЙ (!) поклон! — Положил руку на грудь и слегка, совсем чуть-чуть наклонил голову, насколько позволяли шея и живот…

«Хирохито» в переводе на русский означает — «процветание и добродетель». Японский император действительно принес в наши дома процветание и проявил неслыханную добродетель по отношению к пятидесяти артистам незнакомого ему театра из воевавшей с ним когда-то страны! Он умер через месяц после нашего от лета из Токио в возрасте 89 лет.

Да здравствует Хирохито!

Хирохито, банзай!!!

Как я был Дедом Морозом

В 1981 году моя зарплата в БДТ была 132 рубля.

120 — оклад и 12 рублей — академических (за то, что работал в академическом театре). За вычетом подоходного и алиментов чистыми выходило 70 с хвостиком. Не пошикуешь… Накануне Нового года наш местком оповестил всех, что можно сдавать подарки для детей, а театральный Дед Мороз развезет их по домам и вручит детям такого-то числа. Выделили машину, назначили Снегурочку, а Деда Мороза искали среди поющих.

И выбор пал на меня! На следующий день в кассе можно было получить 80 рублей! Такими деньгами обычно премировали за главную роль! Поскольку главные роли мне не светили, я был счастлив от этой своевременной халтуры.

Я подошел к вопросу ответственно. В театральной библиотеке я обложился сценариями утренников, методическими пособиями и сборниками стихов для детей.

Мой сосед по гримерке Валерка, который несколько лет подряд был месткомовским Дедом Морозом, напутствовал меня:

— Знаешь, что главное у Деда Мороза?

— Подарки? — сдаю я экзамен.

— Нет.

— Борода-усы-посох?

— Нет.

— А что?

— Печень!

Валерку разжаловали за то, что на прошлогодних поздравлялках он сломался на последнем ребенке. Он приехал к нему после восьми часов разъездов по детям. Естественно, уже совсем тепленький. Там же поздравления идут взаимные. Везде наливали. А этот малый все время оттягивал Валеркину бороду на резинке и отпускал ее. Борода больно «стреляла» по щеке. Рядом еще стояла сестренка этого пацана и громко читала стихи о дружбе. И когда Миша (так звали ребенка) в очередной раз потянул на себя бороду, Валерик сказал:

— Так! Ты, девочка, продолжай читать стихи… а тебя, мальчик, я счас урою на х…!! — и погнался на нетвердых ногах за Мишей, стараясь достать его своим посохом.

Фамилия мальчика была Розенцвейг. На следующий день Валерику выдали всего 20 рублей