— Да будет тебе известно, — злорадно объявил дядя Видура, — что твой дерзкий сын поднял руку на детей раджи Панду! И теперь его, весьма вероятно, ожидает мучительная казнь!

— А я не позволю его казнить! — вдруг решительно заявил вступившийся за Карну Боец. — Шиш вам всем, ясно?!

— Не позволим! — немедленно поддержал его Бешеный.

Было видно: прикажи Боец Бешеному кинуться в пропасть, и тот выполнит приказ брата без промедления.

А пожилой возница смотрел на защитников своего сына и втайне удивлялся их сходству со слепым махаратхой, героем сегодняшнего дня.

— Мы — старшие наследники Лунной династии! И не тебе, Видуре-Законнику, сыну шудры, Подрывающему Чистоту[11], решать, кого здесь казнить, а кого миловать! — надменно взглянул восьмилетний Боец на дядю Видуру, и тот дернулся, как от пощечины.

Но смолчал.

Умен был, умен и осторожен. Сыновья раджи-Слепца бьют сыновей раджи-Альбиноса из-за худородного? — значит, так тому и быть. Обождем, пока племянники вволю натешатся…

Дядя Видура не хотел ссориться со слепым братом. Особенно после того, как в час рождения вот этого гордого Бойца, сопровождавшийся дурными знамениями, совершил ошибку.

Опрометчиво посоветовав бельмастому отцу избавиться от ребенка.

С тех пор между братьями словно мышь пробежала.

— Не бойся, ничего они тебе не сделают, — обернулся Боец к сыну суты.

— А я и не боюсь! — Карна подбоченился, хотя ему и было страшновато.

— Вот! Вот такой друг мне нужен! — радостно воскликнул Боец. — Будешь моим другом?

— Буду! — не раздумывая, ответил Карна, которому сразу пришелся по душе этот парень.

— Здорово ты Волчебрюху наподдал! Слушай, Бешеный, давай попросим Наставника Дрону, чтобы он и его учил вместе с нами!

— Наставник не будет учить этого дикаря! — выкрикнул один из пятерых зачинщиков, беловолосый и гибкий малыш, но Боец с Бешеным не обратили на крикуна никакого внимания.

— Что, папа, пир уже закончился? Нам пора уезжать? — спросил тем временем Карна у белого как известь отца.

— Нет. Просто раджа-победитель велел мне передать тебе этот браслет и свою благодарность в придачу. Он оставляет меня здесь, в Хастинапуре, и делает своим главным конюшим. Завтра поедем за мамой…

— Ух ты! — восхитился Карна, не зная, чему больше радоваться: подаренному браслету или тому, что его отец теперь — главный конюший раджи.

— Раджа-победитель — мой папа, — важно заявил Боец. — Я ему скажу, и он велит Наставнику Дроне, чтоб тебя учили вместе со мной.

Карна не знал, кто такой Наставник Дрона, но по тону почувствовал: Боец явно хочет сделать для нового друга что-то хорошее.

— Спасибо, царевич, — обернулся Карна к маленькому защитнику и склонился перед ним.

— Поднимись. И зови меня другом, — ответил тот. Потом подумал и гордо добавил:

— Или Бойцом.

* * *

Никто не видел, как за этой сценой украдкой наблюдала молодая женщина в темной накидке, притаившись в тени ближнего павильона. Сердце ее отчаянно колотилось, взор застилали слезы, но, несмотря на это, царица Кунти со смешным прозвищем Ладошка, дочь знаменитого царя Шуры и мать троих из пятерки драчливых братьев, видела все ясней ясного.

И не могла не узнать мальчика со странными серьгами вместо мочек ушей и татуированным телом.

Ребенка, казалось бы, безвозвратно утерянного ею одиннадцать лет назад.

В это время родного племянника царицы Кунти, плута и весельчака, уже прозвали в народе Черным Баламутом.

Кто в силах, протянув свою правую руку, вырвать зуб у ядовитой змеи? Кто, умастив себя маслом и облачась в лохмотья, способен пройти через огонь, питаемый жиром и салом? Кто, связав себя и привесив на шею огромный камень, может переправиться через океан? Лишь усердный читатель этих превосходных сказаний, благо ему и нам!

Бабы — это такая штука, Боец ты мой…

Карна умолк и надолго задумался.

Если бы царственный Слепец, законный правитель Города Слона и всей державы Кауравов, видел сейчас выражение лиц своих старших сыновей — Бойца с Бешеным, он бы тоже задумался надолго.

Решая, стоит ли длить общение невинных царевичей с этим долговязым кобелем? Или проще подложить чадам по искусной гетере и вздохнуть облегченно:

«Растут дети…»

Дети и впрямь росли Особенно Карна. За истекшие три с лишним года он вдруг вытянулся гималайским кедром, на полголовы обогнав собственного отца, длинные руки-ноги налились силой, и вся нескладность, какая частенько преследует подростков на рубеже пятнадцатилетия, в испуге удрала прочь. Горбоносый и кареглазый, сын возницы выглядел старше, чем был на самом деле, а женщины… О, женщины просто млели при виде Ушастика. Бог их разберет, этих женщин, да еще и не всякий бог: хочешь им понравиться, из кожи вон выпрыгиваешь, так они нос воротят, а глянешь хмуро — вот они табуном, кобылы… Тайна сия велика есть. И не юнцу-сорвиголове, пусть даже и татуированному, и с вросшими в уши серьгами, в тайнах сих разбираться.

Карна и не особо стремился разобраться. Он просто принимал любовь женщин как должное, щедро одаривая юной силой всех: от девиц, состоящих при дворцовом антахпуре, до пышных хохотушек, гулен из веселых кварталов за рыночной площадью. Разбрасывая дары-искусы светом, раздавая теплом: так Лучистый Сурья любит все живое без корысти-умысла, просто потому что Сурья и потому что Лучистый. И многие, многие красавицы говаривали Карне: дескать, в минуты любовного экстаза они чувствуют себя под лучами вечернего светила. Когда солнце уже не палит всей полдневной мощью, а ласково оглаживает кожу множеством теплых пальцев.

И женщины всегда щурились, глядя в такие моменты на раскрасневшегося Ушастика. Ладонью прикрывались, смеялись, моргая. Словно и впрямь на солнце глядели.

Зато сам сын возницы никогда не щурился, в упор глядя на пламенное божество в небе.

— Бабы — это…

Карна тяжело вздохнул, отчаявшись найти нужные слова, и подвел итог:

— Бабы, Боец, — это бабы. Вот свожу тебя куда следует, сам поймешь.

Коренастый Боец с завистью глядел на старшего приятеля. Он очень боялся того дня, когда Карна и впрямь сводит его куда следует, но еще больше он боялся в этом признаться. Мальчишек связывала странная дружба, где каждый был одновременно и покровителем, и опекаемым. Вспыльчивый Карна по воле судьбы родился доверху набитым гордыней, достойной Миродержца, и эта гордыня весьма некстати прорывалась наружу. Чаще, чем следовало бы в окружении сплошных наследников чуть ли не всех царских семей Великой Бхараты. Поди-ка сдержись, когда за спиной корчат рожи и выкрикивают хором: