— Понятно, — усмехнулась Гела. — Айзук, у меня к тебе есть одна просьба. Там, в тумбочке, электронный ключ, это второй ключ от моей каюты. Возьми его, пожалуйста, себе и закрой дверь, а когда придешь в следующий раз, откроешь.

— Но если я закрою дверь, господин Веланда не сможет сюда попасть, — недоуменно приподняла брови Айзук.

— Ну да, — подтвердила Гела.

Айзук внимательно посмотрела на нее.

— Что-то случилось?

— Нет, ничего. Это просто на всякий случай.

— Ну что ж, — пожала плечами Айзук. — Конечно, закрою.

Через пару часов Веланда, немного придя в себя, почувствовал, что необходимо все-таки поговорить с Гелой: попросить прощения… Он отправился на кухню, а затем, с подносом в руках, в ее каюту, и наткнулся на закрытую дверь.

— Гела, — позвал он. — Это я. Нам надо поговорить, пожалуйста. Я хочу извиниться…

— Не сейчас, — раздался из-за двери ее голос. — Позже.

— А еще я принес тебе завтрак. Тебе надо поесть.

— Я пока не голодна.

Он поставил поднос на пол и сам сел рядом с ним, обхватив голову руками.

— Гела, я очень виноват, не сдержался. Этого больше никогда не повторится. Пожалуйста, открой, мы просто поговорим.

— Веланда, иди к себе. Мы поговорим когда-нибудь, но не сейчас. Сейчас я пока не в состоянии. Правда… Иди к себе.

Он поднялся и медленно побрел в свою каюту.

Утром четвертого дня полета Алан пришел на завтрак в обычном мрачном настроении. Там уже были Хадкор и Дайо. Айзук опаздывала.

— А где же госпожа доктор? — поинтересовался вергиец.

— Не знаю, — в голосе Дайо скользнула тревожная нотка.

— Я здесь, — дверь распахнулась, и девушка появилась в столовой. Она сияла от счастья. — Я навещала принцессу. У нее ночью был кризис. Так вот, она очнулась! Пришла в сознание… Слава звездам!

Из всей присутствовавшей компании Айзук могла на радостях обнять только Алана, что она и сделала. Алан несказанно обрадовался известию; несколько дней пугающей неизвестности наконец разрешились хорошей новостью. На лице Хадкора он прочитал нескрываемое облегчение; Дайо сдержанно улыбнулся: в точности так, как и полагалось вергийскому аристократу.

— Теперь уже Гела будет только выздоравливать, — весело сказала Айзук, усаживаясь на свое место. — Инфекцию мы победили. Я, конечно, была уверена, что все закончится благополучно, но все же, откровенно говоря, нервничала. Но теперь уже самое страшное позади… Слава звездам!

Хадкор высокомерно усмехнулся.

— А что, атонцы обожают принцессу так же самозабвенно, как и принца?

— Это Вы о чем? — нахмурилась Айзук.

— Ну, у вас ведь там культ личности вашего принца, особенно после того, как он чуть не погиб.

Айзук отложила вилку.

— Вообще-то не просто чуть не погиб, а чуть не погиб, спасая людей, и вергийев среди них, между прочим, тоже… А вот Вы могли бы отдать жизнь за свой народ?

— Еще чего, — Хадкор передернул плечами. — Она у меня одна.

— У него тоже одна… И не надо обижать атонцев. Культ личности возможен только у нецивилизованных народов, а атонцы — цивилизованные. Никакого культа нет, а есть уважение и уверенность, что для нашего правителя самое важное — не его личные амбиции, а благополучие народа. В отличие от многих других правителей…

— Цивилизованные? Так что ж вы до сих пор живете с монархией — самой устаревшей формой правления?

— А разве имеет значение, как называется руководитель — король, президент или как-то еще? На самом деле значение имеет только его отношение к людям. Атонские короли традиционно ставят для себя интересы народа на первое место. Они живут и работают для народа, они ответственны за благоденствие нации в целом и каждого отдельного человека в частности, и считают такую работу своей первейшей обязанностью. И Рилонда такой же — он просто вкладывает в развитие и процветание родной планеты все свои силы и делает это искренне, поэтому и пользуется заслуженным уважением. А если какой-нибудь властитель относится к собственному народу презрительно, считает его толпой, не заслуживающей внимания и помехой для реализации личных интересов… Ну что ж, на уважение он вряд ли сможет рассчитывать.

— Но атонцы лишены возможности выбирать своего правителя, — вступил в разговор Дайо. — Тогда как при демократии президент — избранник народного большинства.

Айзук наклонила голову набок, и, прищурившись, посмотрела на него.

— Я вас умоляю. Избранник народного большинства? А может быть, ставленник кучки нескольких господ с толстыми кошельками и персональными планами, в которых народу отводится место бессловесной черни? И при этом, повторюсь, я вовсе не утверждаю, что демократия — плохой общественный строй. Ведь в президентском кресле теоретически вполне может оказаться порядочный, ответственный и благородный человек, вот только фактически вергийцам почему-то не очень с этим везет…

— То есть Вы утверждаете, что господин Данхар — непорядочный и безответственный руководитель? — уточнил Дайо. — Но какое право вы имеете на такие обвинения, если даже не живете на Верге?

— А я смотрю и читаю новости. У вас там сейчас очень сложная обстановка. Не для того ли господину Президенту понадобилась Декстра, чтобы отвлечь на нее внимание избирателей?

— Захватывать планету, которая не принадлежит ему ни по какому праву, не вступая в переговоры, не считаясь с намерениями других государств — вот где настоящая дикость и нецивилизованность, — добавил Алан.

— Я вижу, дискуссия плавно перетекла в область межпланетных отношений, — заметил Хадкор. — Оставим эту сферу политикам и дипломатам. А что касается обстановки на Верге — ничего необычного нет. Народ всегда не любит власть.

— Народ не любит власть тогда, когда власть не любит народ, — афористически изрекла Айзук.

Дайо улыбнулся.

— Если речь заходит о принце, господа атонцы становятся столь эмоциональны, что переспорить их невозможно.

— Поэтому мы не будем и пытаться, — подытожил Хадкор, поднимаясь. — Я очень рад выздоровлению принцессы. Всем приятного аппетита. — Он жестом подозвал к себе метрдотеля и обратился к нему. — Ужинать сегодня я буду у Эниты. К семи вечера накроете в ее каюте.

Распорядитель покорно кивнул. А у Алана замерло, заледенело сердце; руки непроизвольно сжались в кулаки. Он поскорей спрятал их под стол и уткнулся взглядом в тарелку, чтобы никто не заметил вспыхнувшей в нем ненависти…

Прошли еще два дня. Алан считал часы до прибытия на Ном; каждый сдвиг минутной стрелки отзывался в нем острым, пронзительным уколом; он словно оцепенел, внутренне застыл, боясь чувствовать, боясь дышать. Все необходимые действия, в том числе и в капитанской рубке, он совершал автоматически, словно робот, без мыслей, без ответных реакций; только в таком состоянии боль чуть-чуть утихала, переставая терзать, беспощадно изводить его. Перед внутренним взором непрерывно маячил воображаемый циферблат, мешающий видеть и ощущать реальность, однако служивший защитой, помогающей выжить. И лишь тот факт, что время не остановить и корабль с его течением неумолимо приближается к Ному, невесомо, эфемерно, где-то в глубинах подсознания осязаемый им, еще позволял ему существовать…