class="p1">Старый шляхтич, хромая и истекая кровью, еле волоча ноги, вошёл в собор. Дыдинский ждал его, сжимая окровавленную саблю. Вокруг валялись тела убитых, всюду виднелись пятна крови и обломки мебели. Воздух пропитался запахом смерти. На полу, хрипя и постанывая, умирал толстый пьяница. Неподалёку Жураковский бился в последних судорогах – или, может, начинал свой первый танец со смертью. Остальные лежали тихо и неподвижно, навеки примирившись с Богом в этом соборе новокрещенцев.

Крысиньский тяжело вздохнул, покачав окровавленной головой, и опустил взгляд.

– Верните саблю пану Дыдыньскому, – проговорил он тихо. – И седлайте моего коня. Сын стольника нынче покидает нас. Навсегда...

– Отец! – вскрикнула Рахиль. – Отец, молю вас!

– Пан Дыдыньский больше не гость в нашем доме. Его люди ждут его в корчме в Лиске. Сыну стольника не место в Иерусалиме – он не способен жить по нашим законам.

– Но он же спас нас!

– Довольно! Я всё сказал.

Дыдыньский медленно направился к Крысиньскому, осторожно обходя тела убитых. Чуть не поскользнувшись в луже крови, он протянул саблю рукоятью вперёд. Старый шляхтич даже не шелохнулся.

– Оставьте её себе, пан. Эта сабля – причина моих бед. Мне она больше ни к чему.

Не проронив ни слова, Дыдыньский направился к выходу. Он не обернулся ни к старому шляхтичу, ни к Рахили.

9. На помощь!

– За нами кто-то едет! – прошептал Сава.

– Прячемся между деревьями!

Они разъехались в разные стороны, укрывшись в чаще могучих старых буков. Не прошло и минуты, как Дыдыньский услышал приближающийся топот копыт. За его спиной Миклуш выхватил револьвер и ловко взвёл все курки. Сава притаился с другой стороны узкой дороги.

Вдруг на повороте тракта показался взмыленный белый конь. Дыдыньский вздрогнул, увидев в седле Рахиль. Он выскочил на дорогу, преграждая ей путь.

– Сударыня!

Она так резко осадила коня, что тот заржал, встал на дыбы и гневно мотнул головой. Девушка подъехала ближе.

– Что ты тут делаешь?

Она стремительно бросилась ему на шею. Шляхтич машинально обнял её, прижав к груди.

– Я сбежала от отца, – всхлипнула она. – Пан Дыдыньский, умоляю, спаси нас! Паментовский всё знает! Еврей из Голучкова приехал – грозится сжечь усадьбу и убить отца. Спаси! Не дай нас в обиду. В нашем Иерусалиме никто не сможет защититься. Он нас убьёт... Я...

– Твой отец не желает меня видеть.

– Отец погибнет, если ты его не спасёшь.

– Вряд ли я буду у вас желанным гостем.

– Прошу, спаси его. Забудь, что он говорил. Спаси, и я поеду с тобой куда угодно. Если отец будет против, мы сбежим... хоть на Украину!

Дыдыньский задумался, помолчав.

– Ладно, – наконец сказал он. – Господа, едем в Иерусалим!

10. Иерусалим

– И сказал Господь: если и после этого не послушаете Меня и пойдёте против Меня, то и Я в ярости пойду против вас и поражу вас всемеро за грехи ваши, и рассею вас между народами, и обнажу вслед вас меч, и будет земля ваша пуста, и города ваши разрушены.

– Ваша милость, пощадите! – воскликнул дрожащим голосом слуга. – Я ни в чём не виноват.

Седой шляхтич в чёрном низко склонился над парнем. Схватил его за кафтан на груди, заглянул прямо в глаза. Слуга задрожал. Он уставился на страшный шрам, пересекавший лицо пана: от лба через глазницу и щёку, почти до самого подбородка. Этот след от раны, казалось, рассекал лицо шляхтича надвое.

– Пан Крысиньский в деревне? Мы едем с визитом.

– Во дворе сидит, раны лечит... Ваша милость, не причиняйте мне вреда, я просто...

– Ты католик или еретик?

– Я... я не примкнул к еретикам, пан. Я верный...

– Тогда читай Символ веры. Говори, мальчик. Веруешь ли ты в Пресвятую Троицу?

– Верую в Духа Святого, Господа Животворящего, Который от Отца и Сына исходит... Верую во единую, святую, вселенскую... Церковь. Исповедую одно крещение во оставление грехов... – пробормотал парень.

Паментовский выпрямился в седле.

– Ты ошибся, – мрачно сказал он. – Ошибся в Символе веры, сукин сын. Должно быть: вселенскую и апостольскую Церковь. Ты лжец!

– Господин, помилуй...

Сабля Паментовского свистнула в воздухе, рассекла шею слуги, выпустив из вен две кварты крови. Юноша упал навзничь, задрожал, захрипел.

– Господа, в путь!

Они помчались галопом по тракту, ведущему вниз, в долину. Пронеслись мимо мельниц, плотины и прудов, пока, наконец, перед ними не показались серые крыши предгорных хат, окутанные дымом, сочащимся сквозь солому. Дальше, среди деревьев, замаячила крытая гонтом крыша усадьбы Крысиньского.

Они сбавили ход, въехав между разбросанных вдоль тракта дворов, а затем свернули на дорогу, ведущую к шляхетскому поместью. Ехали рысью – впереди Паментовский с чётками в руке, за ним все его товарищи – могучие, молчаливые рубаки в тяжёлых делиях, жупанах, рейтарских плащах; в волчьих колпаках, капюшонах и шапках.

Паментовский закончил читать молитву и перебирать чётки, засунул их за пазуху. А потом схватился за рукоять сабли-баторовки. Клинок свистнул, выходя из смазанных ножен, блеснул на солнце.

– И вот придут дни Господни, – сказал он, – и будут делить добычу твою посреди тебя. И соберу все народы к Иерусалиму... – он замолчал. Перед усадьбой стоял шляхтич на коне. Он не убежал при виде вооружённых людей, даже не шелохнулся. Спокойно грыз красное яблоко. При его виде Паментовский и его компания остановили коней. И тогда шляхтич откусил сочный кусок фрукта, а потом небрежно бросил его в сторону приближающихся налётчиков. Яблоко описало дугу и полетело в сторону Паментовского, но мрачный шляхтич даже не пошевелился.

Фрукт упал прямо перед ним, покатился в дорожной пыли и замер в нескольких шагах от копыт его коня.

– Убери оружие, сударь. Усадьба окружена стражей, и если кто-то из вас пересечёт эту линию, его встретит пуля из ружья или бандолета.

Паментовский ничего не сказал. Кивнул одному из слуг. Тот пришпорил коня, выдвинулся вперёд, медленно подъехал к линии, обозначенной яблоком, а затем неспешно пересёк её.

Грянул выстрел из револьвера Миклуша. Пуля сдула рысий колпак с головы челядинца. Конь заржал, встал на дыбы, ударил передними копытами о землю.

– Я предупреждал вас, господа, что вам здесь нечего