Поехали: я, Толя, Вадим и девочка. В два ночи выгрузились на станции. Девочка попрощалась с нами и куда-то убежала. Станция темная, мороз. У меня в одной руке чемодан, Вадик и Толя держат другую руку. Вижу, домик рядом со станцией. Подошла — оказалась почта. Я начала стучать, разбудила старичка — сторожа. Стала его просить: «Пустите на одну ночь — дети мерзнут». Он сказал: «Уходите, женщина, вам здесь делать нечего». Пошли по деревне. В каждой руке по чемодану, Вадим на мне виснет, плачет, холодно ему. Стучусь в дом — никто не открывает. Опять стучусь — гонят, не хотят пускать. Тут Толя говорит: «Смотри, навоз у калитки — постучи сюда, тут корова есть». Постучала — нам открыла пожилая женщина. Говорю ей: «Дети замерзают». — «Заходите». Зашла — и вижу, что в доме пять девочек — и одна та самая, которая с нами в поезде ехала. Девочка говорит: «Мама, это женщина, которая помогла нам билеты купить». Такое удивительное совпадение. Я отдала им все буханки хлеба, и они оставили нас у себя. Хлеб в деревне большая ценность: картошка своя, молоко свое, а хлеба негде купить.

Наутро спрашиваю женщину, где детский сад. «А это в бывшей колонии. Сорок километров отсюда — по зиме не дойти. Идите в военную часть, может, машина туда пойдет». Я пошла к военным. Говорят: «Сегодня машины не будет, завтра тоже не будет. Ждите — пошлем солдатика за вами». Ждем, живем у женщины, я стараюсь помогать, Толя и Вадик с девочками играют. На третий день вижу — солдатик бежит, кричит: «Женщина, что же вы — машина уезжает!» Взяла чемоданы и побежала. Толя и Вадя в кабину сели вместе с водителем, а я в открытый кузов. Полчаса проехали, машина останавливается. «Что такое?» — «Вашего мальчика тошнит». Взяла его в кузов. Мороз, ветер дует. Еще час проехали, водитель говорит: «Вон, видите домик в километре? Это детский сад, дойдете — а я уже спешу».

Мы и пошли. Вадик плачет: «У меня ножки замерзают». Я сняла с себя варежки и ему как вторые носки надела — я сама в кузове так замерзла, что холода уже не чувствую. Я чемоданы тащу — а Вадик на руки просится. Толя игру затеял — так до домика и дошли.

Мы в детском саду. Я отдала направление. Греемся, нам положили сладкой рисовой каши. Надеюсь, что кончились наши мучения, хотя бы дети в тепле и накормленные.

Вызвали детей к доктору на осмотр. Толика быстро выпустили, а Вадика не выводят и не выводят. Тут дверь открывается, и доктор начинает на меня кричать: «Как вам не стыдно — детей с чесоткой привезли! Я вас не возьму, езжайте обратно!» — «Куда обратно? Мы в бараке на одной доске спим! Пожалейте детей! Я не знала, что у него чесотка. Мы такую дорогу проделали — назад не довезу!» — «Уезжайте, женщина!»

Я плакать не умею. Просила-просила — врач смилостивилась и оставила детей на карантине.

Говорят: «Переночуйте, а завтра пойдете». Утром накормили меня завтраком, я попрощалась с детьми и пошла сорок километров пешком назад. Налегке шла, чемоданы детям оставила. Снег на дороге примятый. Утром в темноте вышла, к середине ночи в деревню пришла — по молодости и 40 километров пройти могла. Пришла в ту же избу. Хозяйка узнала, когда поезд, хотела хлеба с собой дать. Я говорю: «Не надо, у меня на заводе столовая». Села на поезд в плацкартный вагон и залезла на верхнюю полку. Такая на меня усталость накатила… Не знаю уж, сколько времени прошло, — слышу внизу разговор: «Надо бы женщину проверить — сутки уже без движения лежит, жива ли…» Я повернулась и говорю: «Жива, жива». Так без хлеба и воды двое суток я провела в поезде, пока до Куйбышева доехала.

На следующий день после приезда вышла на работу.