Всю вторую половину дня Хиро не отрывал глаз от корзинки, раздираемый противоположными чувствами. Брать корзинку нельзя, он и так взвалил на себя непомерный долг. Но ведь американка сама предлагала еду, разве нет? Во всяком случае вчера. А как сегодня? Может, она тоже проголодалась, имеет же она право съесть свой обед. И выпить чашку декофеинизированного кофе с бескалорийным сахаром и сухими сливками. Нельзя лишать ее обеда. Как ей вообще на глаза показаться? Что она о нем подумает?

Но американка к обеду не притрагивалась. Бессчетное количество раз она подходила к двери и проверяла, на месте ли корзинка. Хиро чувствовал себя ужасно, каким-то зверьком, которого подманивают к капкану, — белкой или лисицей. Но голод был еще ужасней.

В конце концов американка ушла. Хиро на всякий случай заставил себя досчитать от тысячи до единицы, а потом подкрался к крыльцу, цапнул корзинку и со всех ног назад, в чащу. Еще на бегу он запихнул в рот сандвич с рыбой. Тунец, что ли?

Уже все съев, вылизав оберточную бумагу и осмотрев посуду на предмет затаившихся крошек, Хиро стал терзаться раскаянием. Он чувствовал себя опустившимся и оскверненным, как алкоголик, который не сумел устоять перед искушением выпить первый, роковой стаканчик.

Но голод брал свое. Хиро приходилось довольствоваться малой толикой привычного для него количества пищи, и следующий день прошел по тому же сценарию. Отчаянье достигло критической точки.

Он не станет перед ней унижаться! Да что с ним такое, в конце концов? Неужто теперь всю жизнь сидеть на корточках в кустах, глазея на засиженное мухами окно единственного в этой стране человека, кто повел себя с ним по-доброму? Как жить дальше? Отрастить длинную бороду, просидеть в болоте до конца своих дней, словно какой-нибудь троглодит или хиппи? Нет, надо ехать в Город Бобов и Город Большого Яблока[22], в Город Братской Любви, надо раствориться среди толпы, найти работу, завести себе квартиру с западной мебелью и японской домашней техникой, с тостерами, столиками и густыми, лохматыми коврами, наползающими на стены, как морской прибой. Там Хиро будет в безопасности. Можно играть в мини-гольф, есть чизбургеры, гулять по улице с полными сумками продуктов. И никто даже не взглянет в его сторону.

Покончив со вторым по счету и — решено! — последним обедом, Хиро зашагал по тропинке к гудроновому шоссе, которое, в свою очередь, выводило к широкой, залитой солнцем автостраде, а та уже наверняка вела к чудесным многоязыким городам страны свободных и отчизны доблестных.

— Саксби, вот попробуй только пролить хоть каплю на мою мебель.

Аквариум еще и часу не простоял на новом месте, а Саксби уже наполнял его водой при помощи пластикового шланга, зеленой змеей тянувшегося из раскрытого окна. Стеклянный куб оказался великоват, и втиснуть его в холл перед спальней Саксби не получилось. Пришлось водрузить аквариум на диван в гостиной Септимы. Саксби накрыл диван двойным слоем пленки, но мать все равно нервничала — беспокоилась за хепплуайтский комод, примыкавший к аквариуму слева, и за трехсотлетний сервант красного дерева, что стоял у стены справа.

— Не причитай, — успокоил мать Саксби. — Твоим вещицам ничто не угрожает, ты же знаешь, как я бережно к ним отношусь.

Он держал шланг в одной руке, а другой расставлял и укреплял на дне свою мебель — длинные и мокрые стебли водяных лилий, понтедерии, порфиры, филлофоры, а также поросшие мхом камни, которые накануне выковырял из волнолома и потом несколько часов кипятил в больших кастрюлях, чтобы истребить нежелательные бактерии и микрокультуры. Водоросли Саксби специально вез из Окефеноки.

— Зачем же я буду портить свое собственное наследство?

— Перестань, — улыбнулась Септима, обнажив свои длинные зубы прямо до пожелтевших корней. Она обожала, когда Саксби рассуждал о наследстве, даже в шутку. Больше всего ей хотелось, находясь на смертном одре, взять с него клятву, что он проживет в этом доме долгую и плодотворную жизнь, управляя делами колонии и наслаждаясь блестящим обществом людей искусства, для которых «Танатопсис» навек останется родным домом.

— Ей-богу, мам, вот увидишь, какая получится красотища, когда я закончу.

Септима сидела в просторном и глубоком кресле, обитом ситцем; ноги она положила на оттоманку (обивка в тон); на коленях у хозяйки обложкой кверху лежала «История производства рисовой бумаги в провинции By Чань в двенадцатом веке» — чтение, рекомендованное Клубом любителей книги.

— Я знаю, милый, — сказала Септима, и голос ее дрогнул, совсем чуть-чуть, словно она вдруг вспомнила о своем возрасте и бренности бытия. — Но этот комод просто бесценен, настоящее сокровище. Помню, твоя бабушка говорила…

Саксби обернулся. Рукава закатаны выше локтей, с пальцев капает вода, на лице ослепительная улыбка.

— Ты что? — улыбнулась и Септима, не закончив фразы. — Что такое?

— Ты бы себя слышала. Как будто мне шесть лет от роду. А что, я бы согласился вернуться в детство, но чтоб ты мне снова по утрам пекла кукурузные булочки с медом, а вечером укладывала в постельку.

Мать ничего не ответила, но он знал, что ей приятно, глядя на двадцатидевятилетнего здоровяка, вспоминать косолапенького сопящего малыша, обожавшего кукурузные булочки, доверчиво заглядывавшего в глаза — ведь мама знала все-все на свете, — старавшегося не отходить от нее ни на шаг. И так дни, недели, месяцы… А она была молодая, и жизнь казалась куда менее сложной…

Саксби вновь отвернулся к аквариуму, поправил шланг, подкрутил фильтр, присыпал галькой корни порфиры, которую пристроил в самом углу. Булькала вода, стебли водорослей ласково щекотали кожу. Какое удовольствие работать руками, заниматься делом, творить целый мир. Минут пять, а может и десять, Саксби помалкивал, начисто отключившись. Потом, глянув на мать через плечо, спросил:

— Как тут Рут поживала?

Септима отложила книгу и посмотрела на сына поверх очков. На лбу, под самой кромкой седых волос, образовались удивленные морщинки.

— Ты с ней еще не виделся?

— Всего секунду. Мы с Оуэном тащили аквариум, а она как раз спускалась по лестнице. Сказала, в студию идет.

— Так поздно?

Саксби пожал плечами. Руки начинали мерзнуть от холодной воды.

— Она что, пропустила ужин? И коктейль?

— Наверно. — Аквариум наполнился на три четверти, вода в нем сделалась серой, как булыжная мостовая. — Ничего, я скажу Рико, чтоб он ей что-нибудь приготовил. Или купим хлеба с ветчиной в магазине.

Взгляд Септимы стал отсутствующим. Сын догадался, что она мысленно выстраивает в ряд сотни деятелей искусства, останавливавшихся в «Танатопсисе» на ее веку — от малых до великих, от безвестных до прославленных и знаменитых, — и пытается вспомнить, случалось ли хоть одному из этой плеяды пропустить час коктейля. Саксби вынул руки из холодной воды и замотал их в полотенце.